Императрица ошибалась в оценке этого нового увлечения своего супруга, видя в нем лишь банальное приключение, к которому он охладеет так же скоро, как и к предыдущим. Да и могла ли она думать иначе? Гордая и прямодушная, еще сохранившая воспоминания об их былой любви, она даже и не подозревала той святотатственной клятвы – жениться при первой возможности, – которую дал Александр в «Бабигоне». Ведь эту возможность могла создать только смерть императрицы.

Ежедневные тайные встречи наполняли влюбленных огромным счастьем. Александр Николаевич сумел создать из этой невинной девственницы упоительную любовницу. Она принадлежала ему всецело, и они не уставали говорить друг другу о своей любви.

– Любовники никогда не скучают, потому что говорят всегда о самих себе, – сказал Ларошфуко.

Однако скоро и политика стала предметом их интимных бесед. Государственные дела занимали в жизни царя слишком большое место и приносили ему столько забот, что даже в обществе своей любовницы он не забывал о них. Царь знакомил Екатерину Михайловну с вопросами государственной важности, которые ему приходилось разрешать. Он говорил с нею о самых разнообразных делах: об общем управлении империей и дипломатических переговорах, об административных реформах и военном устройстве, о работе министров, повышении в чинах, о милостях и опалах, о придворных интригах, о претензиях и соперничестве в императорской семье, – о всем том тяжком труде, к которому обязывало Александра положение самодержца.

Обладая ясным умом, трезвыми взглядами и блестящей памятью, Екатерина Михайловна без труда следила за его мыслью. Иногда даже метким словом она помогала царю найти нужное решение. При ней царь мог свободно думать вслух. Мало-помалу он настолько доверился ей, что не принимал ни одного важного решения, не посоветовавшись с ней.

Сознание своей власти и высокой ответственности обычно заставляло Александра замыкаться в себе. Он мог подолгу совещаться со своими министрами, требуя от них полной откровенности и допуская даже возражения, но никогда он не давал им возможности быть свидетелями сомнений и противоречий, которые нередко предшествовали его решениям. Но Кате он мог открыть всю свою душу, не стесняясь и не сдерживаясь – ее нечего было бояться.

Отказавшись от света, вся уйдя в свою любовь, она не могла быть орудием в руках какой-либо партии. То, о чем они говорили друг с другом, было тайной для всех.

Когда какое-нибудь политическое осложнение беспокоило царя, он только в обществе своей Кати находил разрешение мучивших его вопросов. Уже благодаря тому, что не приходилось следить за своими словами, он яснее разбирался в самом себе.

Александр желал, чтобы впредь Екатерина Михайловна сопровождала его во всех путешествиях и, в частности, в ежегодных поездках в Эмс, на воды.

Император со свитой занимали там обычно отель Катр-Тур, а княжна Долгорукая и сопровождавшая ее госпожа Шебеко останавливались в соседней вилле, Petit Elysee.

В июне 1870 года эта вилла узнала секреты, за которые дорого заплатило бы французское правительство: Екатерина Михайловна была вовлечена в серьезные переговоры, которые велись тогда в течение четырех дней между Александром II, Вильгельмом I, князем Горчаковым и князем Бисмарком.

Царь объяснил ей все взаимоотношения европейских держав – рискованную политику Франции, подозрительную позицию Австрии, неизбежность надвигающегося конфликта и, вследствие этого, необходимость возобновить традиционный союз России с Пруссией, обеспечив себе некоторые преимущества на Востоке.

Месяц спустя, когда кандидатура Гогенцоллерна подлила масла в огонь, Александр говорил Екатерине Михайловне:

– Видишь, я был прав. В этом деле вина Франции несомненна.

Его мнение несколько смягчилось после Седана. Внезапное крушение политики Наполеона, победоносное движение германских армий на Париж, бешеный подъем немецкого национализма, непредвиденный и неограниченный рост прусского владычества заставили Александра призадуматься.

Он сохранял, однако, свои симпатии к Вильгельму и проявлял их публично. К тому же царь считал себя неразрывно связанным с Пруссией Эмским соглашением.

29 сентября к царю явился Тьер, умоляя его стать во главе нейтральных государств, чтобы обуздать вожделения Германии и принудить ее уважать европейское равновесие.

Многие находили впоследствии, что, взволнованный важностью своей миссии, Тьер ошибся в оценке приема, оказанного ему царем. Он придал слишком большое значение любезным словам царя, которые относились непосредственно к Тьеру как к знаменитому и уважаемому государственному деятелю, а не как к представителю Франции.

– Он чрезвычайно заинтересовал меня, – говорил Александр. – Какой поразительный ум! Он так глубоко верит в быстрое восстановление Франции, что нашел даже возможным предложить мне союз с ней. Это большой патриот, и у него благородное сердце. Я хотел бы что-нибудь для него сделать.

Но царь ничего не сделал. Он не понимал еще тогда опасности, какую представляло для России создание великой объединенной Германии. Ему пришлось понять это только три с половиной года спустя, когда наступил кризис 1875 года.