Я скорее услышал, чем увидел, как копы вышли из комнаты, оставив меня на цементном полу.
Вот, значит, как у них делаются дела. С тобой не разговаривают, вопросов не задают, требований не выдвигают, а просто бьют до полусмерти в свое удовольствие. Но чего ради? Какой прок в этом тупом и бессмысленном насилии?
Или они хотят выбить из человека всякую надежду на возвращение в нормальный мир… Может, в этом все дело?
Глава сорок вторая
Когда я вновь оказался в тюремной камере, мне дали миску маниоки и несколько унций воды в крохотной чашке. Воду я проглотил одним махом, но понял, что не могу есть маниоку, хотя она и считается основной овощной культурой Африки. Когда я попытался протолкнуть в себя ложку этого более плотного, чем вода, продукта, стенки гортани просто-напросто сомкнулись, и я остался голодным.
Тут я заметил, что молодой заключенный, сидевший рядом со мной, опираясь спиной о стену, не сводит с миски глаз. Я приблизил губы к его уху и очень тихо, чтобы только он слышал меня, прошептал:
— Хочешь? — и протянул ему кашу.
— Мы прославляем маниоку, питательную маниоку, вкуснейшую маниоку, лучшее яство на нашей земле, — пробормотал он, принимая у меня миску, и добавил: — Это отрывок из известного стихотворения, которое мы учили в школе наизусть.
Съев маниоку и вылизав миску, он снова оперся спиной о стену рядом со мной, после чего мы стали от нечего делать глазеть на дверь, мысленно задаваясь вопросом, когда придут охранники и кого уведут с собой на этот раз.
— Как вас зовут? — шепотом спросил я.
— Санди, сэр.
На взгляд, этому воскресному мальчику было не более двадцати лет. Его одежда, хотя и грязная, говорила о том, что он, возможно, имеет какое-то отношение к среднему классу. Я также заметил у него на щеке три параллельных шрама — свидетельство принадлежности к некоему племени.
— Послушай, Санди, — сказал я. — Тебе не следует разговаривать со мной. Это строжайше запрещено, и ты навлечешь на себя неприятности.
— Да пошли они все к черту! — воскликнул он. — Что они могут со мной сделать? Посадить в карцер? Но он ничем не отличается от этой камеры…
Я вспомнил, с какой жадностью он пожирал маниоку, крепко прижимая миску к груди, как если бы опасался, что ее отберут, и спросил:
— Давно ты здесь сидишь?
— Меня привезли сюда десять дней назад, возможно, одиннадцать. Да и другие находятся здесь примерно столько же. Все ждут перевода.
Это оказалось для меня новостью.
— Перевода? Куда?
— В пенитенциарное учреждение с усиленным режимом в сельской местности. Впрочем, не исключено, что нас ждет худшая участь. Закопают где-нибудь в канаве — и делу конец.