Когда мы садились в машину, я посмотрела наверх — в освещенном окне третьего этажа видны были четыре силуэта. Хотела бы я знать, о чем будет разговор — но не было у меня скрытой камеры и микрофона.
— Люся, а что бы ты сделала, если бы эта на тебя набросилась? — спрашиваю я.
— Да руку бы ей сломала, и мордой в пол — отвечает Лючия — оружия у нее не было, опасной для нас ситуации тоже, значит убивать нельзя, так меня Юрий учил. Аня, ну ты была просто чудо! И что теперь в итоге имеем?
Что имеем — три ярких человека, смею надеяться, сыграют в истории нашей страны более полезную роль, чем в иной реальности, стоило это потраченных нескольких часов? Так Пономаренко и доложу. С подробным отчетом — в сумочке у меня был спрятан предмет из будущего, диктофон, как раз на наш разговор хватило.
Через три дня пришел срок нашего возвращения в Москву. Вещи были собраны (да много ли их у нас — по одному чемодану), отобранная документация опечатана и сдана в секретный отдел, для отправки спецпочтой, «Красная стрела» отходила лишь вечером — и сидеть в номере «Англетера» просто так было глупо и скучно. День был пасмурный, небо застилали тучи, но с утра дул ветер с залива, не давая пролиться дождю.
— Я твой замечательный город так и не разглядела — удрученно сказала Лючия — все из машины. Просто походить бы — но не разрешат!
С нами из Москвы была группа охраны, шесть человек. Старший у них был майор Прохоров — в нашу Контору пришел из армии, сначала войсковая разведка, затем СМЕРШ, с сорок первого отвоевал, что есть показатель! Была у него однако общая черта бывалых фронтовиков — «я знаю, когда надо ползти, когда залечь, когда бежать, когда пригнуться, а когда можно и в полный рост и расслабиться». То есть, в безопасной на его взгляд ситуации, он мог себе позволить пренебречь инструкцией, понадеявшись на опыт. Имея при этом еще один недостаток — не то чтобы выпить любил, но в спокойной обстановке позволял. Выглянув в коридор, я убедилась, что вместо того, чтобы как положено, кто-то бдит, наблюдая за входом в наши номера, а прочие готовы вмешаться через тридцать секунд — на виду никого не было, зато дверь в номер Прохорова приоткрыта, оттуда доносились голоса. И правда, чего бояться — «Астория», это гостиница для лиц непростых, тут весь персонал, это внештатные сотрудники, постояльцы все проверены, и еще снаружи бдят ребята с Литейного, внешним кольцом. Вот только есть у меня такая привычка, после Киева выработалась, когда «генерал» УПА Василь Кук ко мне своих головорезов подсылал — при заселении интересоваться входами-выходами, в том числе запасными, пожарными и служебными. И озорство какое-то сыграло, как в окно взглянула, вот тесно стало в четырех стенах, и все тут!
— Люся! А хочешь, по Ленинграду немного прогуляться?
Поспешим — а вдруг дежурный лишь на минуту к майору зашел? Одеться, собраться — минутное дело, когда не на торжественное мероприятие, а хотим незаметными ускользнуть. В коридоре по-прежнему никого, пробегаем до служебной лестницы, там выход во двор, затем через две подворотни — и мы уже на улице Гоголя, а не на Исаакиевской площади, куда парадный подъезд выходит. Среди прохожих затерялись — не высокое московское начальство, а просто две женщины, идущие куда-то по своим делам.
Ветер, ветер, на всем белом свете — как там у Блока? Отчего так, когда я прогуляться выхожу? А нравится мне такая погода — еще с Севмаша, где я себя впервые по-настоящему счастливой почувствовала, с моим Адмиралом гуляя, а там у моря дуло всегда! Помню, как мы только из загса, а через три дня я его корабль в поход провожала, и мы все на причале, девчата в развевающихся «алых парусах» — кстати, мода на алое в одежде жен и невест моряков, встречающих, провожающих и ждущих, и сейчас живет, и не только на Севере. А буря над Москвой, в день нашей памятной прогулки по Ленинским горам, когда мы на обратном пути в Музей Палеонтологии забежали от грозы укрыться, и там я с Ефремовым, будущим светилом советской фантастики, познакомилась? И уже после в Союз Писателей ездили, чтобы его поддержать — и гроза, мы с Лючией до нитки промокли, а все равно, как праздник вспоминаю! Будто рефлекс у меня выработался, как у собаки Павлова — что затишье стало тоску вызывать, а «пусть сильнее грянет буря» возбуждает и пьянит, энергию дает, как горьковскому буревестнику — и не сидится в четырех стенах, ну а предлог найти всегда можно, по свежему воздуху пройтись! Вот могли сегодня, остаток дня в гостинице провести, нас бы прямиком к отходу «Красной стрелы» доставили — а как что-то с места нас подняло и на улицу вытолкнуло!
Пешеходы или неуклюже бегут, гонимые порывами, или против еле идут, за головные уборы держась, женщины еще и за подолы. Мы тоже не идем, а бежим, так в спину толкает, плащи надувает как паруса, шляпы срывает, удерживаем с трудом! Наконец за угол свернули, на Дзержинского — и там дует из всех подворотен и от всех углов, крыши и водостоки жестью гремят! Если в центре такое, что же на окраинах творится? И возле Невы, куда мы сейчас направляемся?
— Мы наводнение увидим? — с восторгом спрашивает Лючия — как у Пушкина, я читала.
— Нет, это лишь осенью бывает — отвечаю я — а такое, как в «Онегине», раз в сто лет.
Итальянке лишь приключение — даже огорчилась, узнав, что нам от бурных волн спасаться не придется. А я в небо взглянула в тревоге — похоже, что дождь все-таки соберется! Но мелькнувшую было мысль вернуться, я решительно прогнала, хотя отошли мы недалеко, и наверное, еще никто не заметил нашего исчезновения. Да и что может случиться с нами в Ленинграде днем, в центре, это ж не Киев и не Лиговка ночью, ну вымокнем немножко, что поделать? Назад можем и на трамвай сесть.
По улице Герцена вышли на Невский. Тут на минуту выглянуло солнце, и шпиль Адмиралтейства засиял золотом, красиво! Лючия смотрела восхищенно, затем сразу стала серьезной, увидев на стене дома сохраненную надпись, «при артобстреле эта сторона опасна».
— И этот город немецкие отродья дьявола, шестьсот дней штурмовали, осаждали, да так взять и не смогли?
— В той истории, девятьсот — отвечаю я — и представь, Люся, здесь даже в самую страшную первую зиму порядок сохранялся, школы работали, даже театры, не было — что каждый, сам за себя. Люди верили, что выстоят. А через семьдесят лет будет кто-то говорить, что надо было сдаться, как Париж себя «открытым городом» объявил.
— Но здесь этого не будет? — тревожно спрашивает Лючия — неужели то, что было, можно так легко забыть?
— А это, как расскажешь — говорю я — вот наша работа с Мосфильмом! Можно передать достоверно антураж, обстановку, все детали, можно показать цену победы, тяжелый труд, в грязи и крови. А как ты на экране передашь саму Победу — то самое ощущение, что мы сделали это, несмотря ни на что — то, ради чего все? И будут те, кто не воевали, смотреть и скулить, ах, какая страшная цена, зачем? А вот надо было, или победить, или умереть — мы победили!
Под Аркой Главного штаба — тут в фильме «Октябрь», революционные рабочие и матросы, штурмующие Зимний, бежали — веяли вихри враждебные, на нас налетели, пылью слепя, воем и свистом оглушая, будто не желая нас пропускать. Но мы решительно ступили на простор Дворцовой, все по краям пробираются, а мы через всю площадь наискосок, к скверу с фонтаном, что между Эрмитажем и Адмиралтейством. Наши модные столичные наряды тотчас же затрепало жестоко, разметало в полнейшем беспорядке — развеваемся как первомайские флаги, полы плащей с голов снимаем, за шляпы хватаемся, подолы одергиваем, и сверкаем чулками выше колен как в «мини», видела в кино из будущего эту моду, не нравится мне совсем! Сильнее всего дуло возле самой колонны — но итальянка захотела взглянуть поближе, обошла неспешно вокруг столпа, посмотрела ввысь, на верхушку с ангелом. Спросила — как ставили такую громаду?