Я записался на курс когнитивной психологии, который вел профессор Лорка, поскольку его рекомендовали мне как самого блестящего специалиста в этой области. Профессор Лорка был мужественно красив. Его светлые волосы были аккуратно зачесаны набок. Его лоб был гладким, без единой морщинки, и, казалось, должен был принадлежать человеку, никогда ни о чем не беспокоившемуся в своей жизни. Его костюмы отличались необыкновенно хорошим покроем. Обычно он не носил галстука – черта, придававшая ему нечто мальчишеское. Он надевал галстук, только когда встречался с важными людьми.

Во время первого, хорошо запомнившегося занятия у профессора Лорки я нервничал и находился в замешательстве, наблюдая за тем, как тот вышагивал взад и вперед несколько минут, показавшихся мне вечностью. Профессор Лорка беспрерывно двигал вверх и вниз своими тонкими, стиснутыми губами, чем необычайно усугублял напряженную атмосферу, сгустившуюся в закупоренной комнате, набитой людьми. Внезапно он прекратил шагать. Он остановился в центре комнаты, за несколько шагов от того места, где сидел я, и, постукивая по кафедре аккуратно свернутой газетой, начал говорить.

– Никогда не будет известно… – начал он.

Все сидящие в комнате озабоченно спешили записать его слова.

– Никогда не будет известно, – повторил он, – что чувствует жаба, сидящая на дне пруда и толкующая жабий мир, который ее окружает.

Его голос обладал огромной силой и убежденностью.

– Итак, что вы думаете по этому поводу?

Он помахал газетой у себя над головой.

И начал читать перед классом газетную статью, в которой описывалась работа биолога. Ученого цитировали, когда тот описывал чувства лягушек, наблюдающих за роящимися над их головами насекомыми.

– Эта статья демонстрирует небрежность репортера, который, безусловно, исказил слова ученого, – заявил профессор Лорка с авторитетом полного профессора. – Ученый, каким бы невежественным он ни был, никогда не позволит себе антропоморфизировать результаты исследования, если он, конечно, не совершеннейший кретин.

После этого вступления он прочитал блистательнейшую лекцию об индивидуальных особенностях нашей системы познавания, или когнитивной системы любого организма. Он обрушил на меня в своей вступительной лекции ливень идей и сделал их исключительно понятными и готовыми к применению. Самой свежей идеей для меня было то, что каждый субъект любого обитающего в этом мире вида интерпретирует окружающую действительность, пользуясь данными, полученными специализированными органами чувств. Он заявил, что человеческие существа не могут даже вообразить, что значит находиться в мире, где царствует эхолокация, в мире летучих мышей, где всякая постижимая точка отсчета не может быть даже осознана человеческим мозгом. Он разъяснил, что с этой точки зрения среди различных видов не может существовать двух одинаковых когнитивных систем.

Когда я покинул аудиторию после полуторачасовой лекции, я чувствовал себя покоренным блистательным интеллектом профессора Лорки. С этих пор я стал его горячим поклонником. Его лекции казались мне более чем стимулирующими и заставляющими мыслить. Это были единственные лекции, которых я всегда с нетерпением ждал. Вся его эксцентричность не значила для меня ровным счетом ничего в сравнении с его совершенством как преподавателя и мыслителя-новатора в сфере психологии.

До того как я начал посещать занятия профессора Лорки, я уже общался с доном Хуаном в течение двух лет. Мой неизменный стереотип поведения с ним заключался в том, что я обязательно рассказывал ему обо всем, что произошло со мной в обыденном мире. При первой возможности я открыл ему, что я испытываю к профессору Лорке. Я превозносил профессора Лорку до небес и даже открыто заявил дону Хуану, что считаю профессора примером для подражания. Казалось, что мое искреннее восхищение впечатлило дона Хуана, однако он произнес странное предупреждение.

– Не восхищайся людьми издалека, – сказал он. – Это самый верный способ создания мифа. Подойди к своему профессору поближе, поговори с ним, узнай, что он за человек. Проверь его. Если поведение профессора – не что иное, как результат убежденности в том, что он является существом, собирающимся умереть, тогда все, что бы он ни делал, – не важно, насколько странным бы это ни казалось, – должно быть предумышленным и окончательным. Если же это окажется всего лишь словами, то твой профессор со всей его философией яйца выеденного не стоит.

Я был оскорблен до глубины души тем, что счел нечуткостью дона Хуана. Я решил, что он слегка ревнует меня к профессору Лорке. Сформулировав в уме эту мысль, я почувствовал облегчение; я понял все.

– Скажи мне, дон Хуан, – попытался я закончить нашу беседу в иной тональности, – что это за существо, собирающееся умереть? Я слышал, как ты говорил об этом множество раз, но ты так и не разъяснил мне свою мысль.

– Человеческие существа – это существа, собирающиеся умереть, – сказал он. – Маги твердо придерживаются той точки зрения, что единственный способ ухватиться за ткань нашего мира и за наши в нем действия – это полностью принять факт, что мы существа, которые находятся на пути к смерти. Без приятия этого обязательного условия наши жизни, поступки, да и сам мир, в котором мы живем, – все это будет делом безнадежным.

– Но разве простое приятие этого так уж важно? – спросил я тоном протеста.

– Можешь поклясться в этом жизнью! – улыбнулся дон Хуан. – Однако фокус не в простом приятии этого условия. Мы должны воплотить это приятие и так прожить всю свою жизнь. Маги всех времен говорили, что мысль о смерти является самой отрезвляющей мыслью в мире. Извечная беда с нами, человеческими существами, состоит в том, что, даже не заявляя об этом, мы верим, что вошли в царство бессмертия. Вести себя так, словно мы вовсе не собираемся умирать, – ребячья дерзость. Но самым вредоносным является то, что приходит с этим «чувством бессмертия», – людям кажется, что они способны охватить своим разумом всю непостижимую Вселенную.

Невыносимое противостояние двух идей держало меня мертвой хваткой: мудрость дона Хуана и знание профессора Лорки. Обе идеи были трудными для постижения, всеобъемлющими и привлекательными. Мне ничего не оставалось делать, как плыть по течению, куда бы оно меня ни несло.