Неподатливый партнер отнюдь не вдохновляет; но дело по-настоящему и всерьез плохо, если у меня хватает сил и времени отслеживать качество игры партнера. Полезно спросить себя: кто из нас двоих при этом не поддается на живую игру, уж не я ли?
Когда артист разочарован игрой партнера («Я не верю, что Джульетта любит меня достаточно, чтобы я мог сыграть эту сцену»), ему важно увидеть Джульетту, любящую его вполне достаточно. Дело актера – поверить в любовь Джульетты, не дело актрисы – убедить его в этой любви.
Схожим образом жалуясь: «Я слышу только собственный голос, и звучит он монотонно и скучно!», я могу не сомневаться, что страх вовсю занят саботажем. Естественно, если прислушиваться только к собственному голосу, то покажется, что он звучит странно. Голос – это инструмент для конструктивных действий, а не для обобщенного самовыражения. Чтобы как следует использовать слова, мне необходимо представить, что слышит и чего не слышит мой партнер. Я должен представить, какие смыслы доходят до него, а какие нет. Я должен быть занят только мишенью. Моя забота – мишень, и только она. Как только я начну прислушиваться к собственному голосу, я запутаю и того, к кому обращаюсь, и самого себя. Слова мои будут звучать фальшиво. И действительно, слова мои становятся фальшивыми, как только теряется связь между ними и мишенью. Самые умные слова звучат неразборчивой галиматьей, когда они оторваны от мишени. В реальной жизни такое сложно себе представить, потому что в реальной жизни, как правило, когда мы теряем мишень, у нас заканчиваются слова.
Опасность в том, что, репетируя, мы выучиваем наизусть большие куски текста, написанного кем-то другим. Но это не снимает с нас обязательств связывать эти слова с окружающим миром. Нам может казаться, что эти слова имеют какое-то значение сами по себе. Но даже самый блестящий текст совершенно непонятен, если не связан с внешним миром и отрезан от мишени. На самом деле, каждое слово должно быть вызвано к жизни окружающим миром. Любой текст звучит бессмыслицей, когда он отрезан от мишени. Возможно, это одна из причин, почему мы морщимся, слыша собственный голос, записанный на пленку.
Когда все вокруг кажется мертвым, это обман. Страх одурманил нас, и мы уже не видим подвижной и изменяющейся мишени.
Третий глаз
Страх расщепляет вас на две очередные иллюзорные половинки – вы и другой «вы», осуждающий. Вы делающий и вы смотрящий. Этот второй, следящий за вами «вы», безжалостный судья, он осуществляет непрерывный критический комментарий. «Как я играю?.. Правда?.. Да что ж такое… Неужели все так плохо?» И вам никуда не спрятаться и не скрыться от этого третьего глаза.
В результате вы ошибочно решаете, что вы сами и есть мишень, что в мире не существует ничего, кроме вашего третьего глаза. Он парит вовне вас и отвлекает от любой другой мишени. Кажется, что вы в полном одиночестве, в компании фальшивой мишени. И эта оторвавшаяся от тела часть вас парит над головами зрителей и, подмигивая, дразнит вас: «Кошмарно играешь», или, что случается реже: «Гениально, старик!». Вы становитесь лучшим другом самому себе, то есть единственным своим другом. «Кто еще мне нужен, если у меня есть я?» В этом страстном романе нет места третьему, и страх призывно улыбается вам.
Отступление: Нарцисс, Эхо и Медуза
Нарцисс и Медуза пострадали из-за третьего глаза. Боги наказали Нарцисса за то, что он все время любовался своим отражением в воде. Боги превратили его в цветок и приговорили вечно смотреться в сверкающие воды ручья. Но боги наказали Нарцисса не за то, что он проигнорировал любовь нимфы Эхо, и не за одержимость собственной красотой. Кстати, сумей Нарцисс поверить в свою истинную красоту, ему могло бы повезти куда больше.
За что же боги наказали Нарцисса? Проблема в том, что он увидел в воде что-то еще. Нарцисс поймал в воде свой взгляд, смотрящий на него. На самом деле Нарцисс увидел… как его глаза видят его. И как только он увидел, как он сам себя видит, живое действие видения превратилось в пагубное состояние. Нарцисс случайно наткнулся на способ ослепить себя: он злоупотребил даром видения, направив взгляд не на внешний мир, не на самого себя, а на сам процесс видения. Нарцисс сам парализовал свою способность видеть.
Медузу Горгону постигла похожая участь. Взор ее обращал жертву в камень. В щите Персея она узрела, как ее глаза видят. И смертельный взгляд Медузы поразил ее саму – она парализовала себя, а не Персея.
Артист допускает ровно ту же ошибку, считая, что его отношения с окружающим миром – это его собственность, внутреннее состояние. Способность видеть – это не мое ценное имущество, это жизненно необходимый ресурс, которым я делюсь со всем, что вижу. Теперь бедный Нарцисс мерзнет в садах всего мира каждый март. Всякий раз, чувствуя себя парализованными, нам полезно вспомнить его историю. Гораздо полезнее безоглядно заняться мишенью, чем заниматься собой.
Мифы про Эхо и Нарцисса придумали не как трогательные сюжеты для фресок. Любая история имеет тенденцию работать не совсем так, как мы того хотим, – эту тему мы еще рассмотрим чуть позже.
Второй нелегкий выбор: свобода или независимость
Пришло время обдумать второй нелегкий выбор: свобода или независимость. Выбирать вам. Можно выбрать или или, но не то и другое сразу, ибо одно неизменно уничтожает другое.
Свобода – все, а независимость – ничто. Независимость – порождение страха. Жажда независимости встречается часто. Мы не хотим зависеть от того, что может не оправдать наших надежд. Но отрицать всякую зависимость – безумие. Нам нужен окружающий мир. Нам нужны кислород, пища, стимулы. Нам нужны мишени. Свобода – это тайна. Как и существование в настоящем, свобода дается нам изначально. И как бы порабощены мы не были, внутри нас все же теплится искорка свободы, делающая нас людьми. Но, как ни странно, перспектива реальной свободы нередко страшит нас. Свобода, как и жизнь настоящим, кажется слишком огромной и удручающе ненадежной. «Моя свобода – это не моих рук дело. Следовательно, я не в силах ее контролировать. Но есть то, что я могу породить и, следовательно, могу контролировать, – оно никуда от меня не денется. Так что я изобрету искусственную свободу, назову ее «независимость» и посажу на цепь. И она станет слушаться меня во всем».
Доктор Франкенштейн тоже так думал…
Нужда и ненависть
Многие актерские проблемы обусловлены элементарным парадоксом: мы ненавидим то, в чем больше всего нуждаемся. Самое полезное дается нам изначально; но мы боимся, что родник иссякнет. Именно поэтому мы отвергаем эти дары и изобретаем суррогат. Эти менее ценные копии по крайней мере наши, мы их сами сотворили. Мое собственное создание не посмеет бросить меня в беде или причинить мне вред… или посмеет?