Я взял пальцами предательское оружие. Оно похоже на то, которое карлики обычно скрывают в траве. Его острие, длиной всего в несколько сантиметров, обмазано веществом коричневого цвета. Приторный запах этого вещества похож на запах вытяжного пластыря. Это, безусловно, тот смертельный яд, который убивает слонов и пантер. Абу-Гурун был прав: тень Азраила витает над нами.

Лицо Муни приняло тоскливое выражение. На моих коленях лежит ее маленькая ножка. На ней виден укол величиной не больше точки, но которой совершенно достаточно для того, чтобы через нее смерть проложила себе дорогу.

— Что с тобой? — спрашивает она меня, кусая губы. — Почему ты так бледен? Это не гадюка; меня уколола простая ветка!

Не отвечая ей, я открываю рану, которую высасываю губами и нажимаю затем пальцами. Тело вокруг раны не вздулось; появилась только мягкая опухоль, которая понемногу разрастается.

Поняла ли наконец Муни? На ее лице появляется выражение дикого ужаса; с поднявшимися волосами, она устремляет на меня выкатившиеся от страха глаза.

— Успокойся, я высосал весь яд; ничего не будет.

Я посадил малютку к себе на колени и обнял ее. Но она неподвижна и серьезна. Глаза ее закрылись, как будто для того, чтобы не видеть призрака смерти и ускользнуть от ее тайн.

Как обезобразили это нежное тело лишения! Изящно выточенные уши растянулись; на подбородке исчезла ямочка, которая так шла к ней; мускулы рук пропали и ребра выступают под грудью; но что значит все это в сравнении с сознанием, что мы приближаемся к цели, что значит все это, если яд пощадит ее?

К несчастью, действие яда настолько же неумолимо, как и быстро. Члены Муни уже слабеют и сгибаются, ее сердце бьется сильными, беспорядочными перебоями и ледяной холод заставляет ее дрожать до мозга костей. Она раскрыла глаза, устремленные неизвестно куда, и я вижу слезу — первую слезу — дрожащую на ее ресницах.

— Умереть? Неужели я умру?

Она делает последний тоскливый жест, чтобы поднести к шее свои бедные скорченные руки, пальцы которых больше не сгибаются. Я приподымаю ее голову и целую в лоб, в волосы, слипшиеся от предсмертного пота.

Что сказать еще?

Весь день и всю ночь сидел я, убитый, у трупа моей подруги, пораженный тем столбняком, в какой нас погружают роковые события. Там и нашли меня английские офицеры, охотившиеся на буйволов.

Машинально я последовал за ними на ближайшую стоянку.

В отведенной мне комнате было зеркало. Я увидел в нем иссохшее, покрытое лохмотьями, бледное, худое лицо, заросшее до бровей взъерошенной бородой и сухие глаза, блеск которых угас навсегда.

— Вы действительно шли из Убанги? — спросил меня комендант после общего обеда. — Вы побили рекорд и мне хотелось бы узнать ваши приключения!

Я вытер губы и начал свой рассказ. Когда я окончил, комендант приложил указательный палец ко лбу и подмигнул товарищам:

— Это невозможно! — заявил он. — Все это вам приснилось. Придите в себя, дорогой мой: Агуглу не существуют!