Глава 2. Восточная блудница

Урсула покинула Берлин в твердой уверенности, что коммунистическая революция в Германии – лишь дело времени, и притом ближайшего. Она сожалела, что все пропустит. После разгромного поражения нацистской партии на президентских выборах головорезы Гитлера казались несуразной мелочью, досадной исторической аномалией. Будущее виделось ей предельно четко – и бесконечно далеко от реальности. Через три месяца нацисты станут второй по численности партией в Германии, восхождение Гитлера будет неотвратимым, в стране развернется кампания по борьбе с коммунистами.

Теплым июльским вечером 1930 года Урсула и Руди сели в поезд до Москвы с билетами в один конец. На дорогу в Шанхай денег у них хватало, а на возвращение – нет. Их пожитки состояли из двух чемоданов с вещами, запасов сухой колбасы, хлеба, бульонных кубиков, маленькой спиртовки и шахмат. В Москве они пересели на Транссибирский экспресс и продолжили неспешное путешествие на восток. Со своей полки Урсула наблюдала, как за окном проплывают российские просторы с океаном березовых лесов до самого горизонта. Когда поезд сделал непредвиденную остановку между станциями, пассажиры высыпали из вагонов, радуясь, что можно немного размяться. “Зазвучал аккордеон, люди стали танцевать. Нас вскоре подхватили за руки, и мы тоже начали танцевать”. Где-то в советской Сибири Урсула и Руди кружились на лугу под звуки русского аккордеона.

В Маньчжурии они сели на поезд Китайско-Восточной железной дороги до Чанчуня, потом сделали пересадку на Южно-Маньчжурскую линию до Даляня, а там уже – на пароход, преодолевая последний этап путешествия длиной в 600 миль – через Желтое море до Шанхая.

Первым делом Урсулу поразил запах: это был удушающий смрад нищеты, поднимавшийся от шанхайской гавани, миазмы пота, канализации и чеснока. В Веймарской республике она насмотрелась на страдания людей во время экономического кризиса, но ничего подобного ей видеть не доводилось. “В окружавших пароход джонках были попрошайки, стонущие инвалиды с культями вместо рук и ног, дети с гноящимися ранами, одни – слепые, другие – с лысыми, покрытыми струпьями головами”. Вереница изможденных, истощенных носильщиков превращалась “в человеческий конвейер”, тянувшийся от парохода до берега.

У причала в ослепительно белом тиковом костюме и пробковом шлеме их встречал Гельмут Войдт со своей женой Марианной, сжимавшей в руках огромный букет цветов. На рикше они домчали до просторной виллы, стоявшей на зеленом проспекте Французской концессии, где предпочитало жить большинство деловых людей, подальше от смрада и гомона порта. Лакей-китаец в белых перчатках наливал прохладительные напитки. Cлуги, кланяясь, подавали подносы с едой. Пыльные чемоданы унесли, и Урсула с Руди, облаченные в новенькие кимоно, потягивали коктейли на просторной веранде с видом на ухоженный сад. Всего пара мгновений – и Урсула перенеслась из одного мира в другой.

В 1930 году Шанхай можно было без преувеличения назвать воплощением социального и экономического неравенства, где между бедными и богатыми пролегала зияющая пропасть. В этом полуколониальном, полукитайском городе пятьдесят тысяч иностранцев проживали в окружении почти трех миллионов китайцев, в большинстве своем прозябавших в условиях крайней нищеты и безысходности. Местное международное сообщество состояло из британцев, американцев, французов, немцев, португальцев, индийцев, русских белоэмигрантов, японцев и прочих; одни были беженцами без гроша в кармане, другие – новоиспеченными плутократами, сколотившими невероятное состояние. В результате политических беспорядков, голода во внутренних областях Китая и последствий Великой депрессии в город хлынула новая волна людей, отчаянно нуждавшихся в работе и пропитании. Трупы рикш валялись между оглоблями их колясок, а мимо курсировали блестящие новые американские автомобили с шоферами в униформе. Шанхай был крупнейшим городом в Китае, центром торговли Восточной Азии. Предприятия и банки стремились перещеголять друг друга, строя все более масштабные здания вдоль фешенебельной набережной Бунд. Но за броскими фасадами торгового квартала и иностранных анклавов скрывался другой Шанхай, город потогонных фабрик, текстильных мануфактур и жилых домов с тесными квартирками, кишащий болезнями, полный отчаяния и назревавшего политического недовольства. Именно в Шанхае зародился китайский промышленный пролетариат и появилась Коммунистическая партия Китая (КПК). Америка, как уяснила Урсула, для революции не созрела – чего нельзя было сказать о Китае.

После опиумных войн XIX века Китайская империя выделила иностранным державам – Британии, Франции и Америке – экстерриториальные “концессии” вдоль реки Янцзы, кварталы, существовавшие по принципу самоуправления, с собственными законами и собственной администрацией. Германия отказалась от своих экстерриториальных прав после Первой мировой войны, передав 1500 проживавших здесь немцев в юрисдикцию китайского законодательства. Международный сеттлмент управлялся шанхайским муниципальным советом – выборным органом, состоявшим из местных иностранцев, где при этом доминировали британцы, возглавлявшие все департаменты за исключением муниципального оркестра, находившегося, разумеется, в ведении итальянца. Чтобы доехать на автомобиле из одного конца города в другой, требовалось три разных водительских удостоверения. Три полиции – французская, китайская и шанхайская муниципальная, находившаяся под руководством британцев, – соперничали, наступая друг другу на пятки и с трудом сдерживая нараставшую волну преступности.

“Восточный Париж”, Шанхай, где модные магазины стояли бок о бок с опиумными притонами, кабаре, древними храмами, кинотеатрами и борделями, был еще и “восточной блудницей”. В Шанхае, как вспоминал родившийся там британский писатель Дж. Г. Баллард, “было возможно все, и все можно было купить и продать”. Одновременно блестящий и неприглядный, роскошный и обшарпанный, Шанхай был пристанищем бесконечной многонациональной толпы нищих, миллионеров, проституток, гадалок, игроков, журналистов, гангстеров, аристократов, военачальников, художников, сутенеров, банкиров, контрабандистов и шпионов.

У немецкой общины в Шанхае были собственная церковь, школа, больница и клуб “Конкордия” – расположенный на Бунде чудовищный Schloβ в баварском стиле с башенками, оснащенный танцевальным залом и кегельбаном. Жившие в Шанхае немцы собирались здесь, чтобы поиграть в карты, выпить, попеть патриотические песни, поностальгировать по отчизне и посетовать на своих китайских слуг. Царьком этого небольшого уголка Германии был генеральный консул Генрих Фрайгер Рюдт фон Колленберг-Бёдигхайм, опытный дипломат и ярый приверженец нацистов, который позднее станет послом Гитлера в Мексике.

Свой первый вечер в Шанхае Урсула и Руди Гамбургер провели в клубе. Далее последовал бесконечный поток приглашений: на чай с Константином Робертом Эгингардом Максимилианом фон Унгерн-Штернбергом, балтийским аристократом и потомком Чингисхана, которому едва удалось бежать от большевиков (его старший брат Роман, свирепый военачальник Белой гвардии, известный как Безумный барон, после захвата Сибири попал в плен и был расстрелян красногвардейцами); на ужин с Гансом Штюбелем, профессором этнологии и экспертом по китайским татуировкам; на вечеринку у бассейна в доме бизнесмена Макса Каттвинкеля; на коктейли с Карлом Зеебомом, представителем химического предприятия “И. Г. Фарбен”, обладателем стеклянного глаза, значительного личного дохода и 300 граммофонных пластинок. Завсегдатаем клуба был и Иоганн Плаут, самый значительный – и преисполненный собственной значимости – журналист в немецкой общине.

В “Конкордию” залетали и редкие птицы, такие как Рози Гольдшмидт и Бернардин Сольд-Фриц. Дочь немецкого еврея-банкира, толику славы Гольдшмидт уже снискала своими путевыми заметками, но все же намного больше она прославилась благодаря собственной вагине. Рози была замужем за берлинским гинекологом Эрнстом Грэфенбергом, который сделал себе имя на изучении женского оргазма: именно в его честь была названа “точка G”, эрогенная зона влагалища. Сделанное мужем открытие не помешало, однако, Рози развестись с ним после пяти лет совместной жизни и выйти замуж за шестидесятитрехлетнего Франца Ульштейна (наследника издательского дома, где когда-то работала Урсула), чья родня была настолько недовольна их связью, что объявила новую избранницу французской шпионкой. Рози станет военной корреспонденткой Newsweek, успешной писательницей и графиней – благодаря браку с венгерским аристократом. Бернардин Сольд-Фриц была близкой подругой Рози и ее неотступной соперницей в свете: вхожая в нью-йоркское общество, где бывали Дороти Паркер и Ф. Скотт Фитцджеральд, Бернардин была замужем (pro tem[2]) за Честером Фрицем, зажиточным американцем, торговавшим металлами и получившим прозвище “Мистер Сильвер”. Бернардин устраивала вечеринки грандиозного размаха, щеголяя в огромных серьгах-кольцах, увесистом ожерелье из балийского серебра и тюрбане. “Большую часть дня она проводила, расхаживая по выкрашенной в красно-черных тонах квартире, не выпуская из рук телефона с проводом непомерной длины, организуя званые ужины, чаепития и собрания своей любительской театральной труппы”. Ни одной живой душе она не признавалась, что на самом деле была родом из Пеории, штат Иллинойс.

Эти светские львицы были классовыми врагами Урсулы, но, несмотря ни на что, она была ими ослеплена – и очарована. Их жизнь и интересы были бесконечно далеки от ее собственных, но она легко сходилась с людьми, изучала каждого нового персонажа как очередной сюжет и живописала их портреты в своих письмах и дневниках. “Мы побывали на изысканной коктейльной вечеринке у госпожи Честер-Фриц: у нее восхитительная квартира, шляпы-тюрбаны, серьги размером с теннисные мячи, благородно очерченные брови и множество друзей-художников и интеллектуалов”. В другом письме она сообщала: “Были на коктейле у Унгерн-Штернбергов. Оба рафинированные интеллектуалы и невероятно изысканны”. Рози и Бернардин помогали Урсуле выбирать наряды в магазинах и старались переплюнуть друг друга, наряжая свою протеже по последней моде.

Но блеск заграничной жизни вскоре приелся, и, проведя всего несколько недель в пустой светской суете, Урсула отчаянно нуждалась в интеллектуальной подпитке. В одном из писем она сетовала: “Дамы – словно диванные собачонки. Не работают, домашним хозяйством не занимаются, не интересуются ни наукой, ни культурой. Даже о детях не заботятся. Мужчины несколько лучше, у них есть дело, и они немного работают”. Чаепития с Бернардин Сольд-Фриц и Рози Грэфенберг стали постылой повседневной обязанностью: “Всегда одно и то же. Сперва немного сплетен за бриджем и маджонгом, потом обсуждение вчерашних собачьих бегов или последнего фильма… на днях мы играли в мини-гольф, он пользуется в Шанхае большим успехом”. Большинство ее соотечественников не интересовались Китаем за пределами своего анклава, а по отношению к китайцам были ярыми расистами. Свои политические взгляды Урсула старалась не афишировать. В “Конкордии”, клубе “Ротари” и у бассейна Каттвинкелей о Гитлере отзывались с восторгом, как о человеке с большими перспективами.

Как жена нового архитектора муниципального совета, Урсула должна была принимать в гостях британских коллег Руди. Самым важным из них был Артур Джимсон, руководитель отдела строительства общественных сооружений, отвечавший за дороги, мосты, дренажные системы, канализацию и новые здания в сеттлменте. Столп Инженерного общества Китая, ветеран войны и умопомрачительный зануда, Джимсон гордился своим детищем – всеобъемлющим трудом “Фундаменты дорожного моста в Сычуане и справочные материалы по несущей способности свай”. Урсула описывала его как “безумного холостяка”, присылавшего ей в знак любезности мешки удобрений для сада. Еще был Чарльз Генри Стейблфорд, глава отдела планирования, строивший новую бетонную скотобойню, которую в дальнейшем в журнале The Architectural Review назовут “шедевром ар-деко и одной из первых попыток объединить потрясающих животных с потрясающей архитектурой”. Урсулу не трогала ни несущая способность свай, ни преимущества наливного бетона в строительстве скотобоен. Принимая в гостях британских коллег Руди, трудно было не увязнуть в трясине светского болота.

Бернардин со своими утомительными вечеринками и роскошными нарядами, доводящий до одури Джимсон со своим компостом, самодовольные зануды-расисты в клубе – пусть они и не подтолкнули Урсулу к откровенному мятежу, но определенную роль точно сыграли.