— Не-е! Комиссара!

— Едрить, семь-восемь…

— Развелось их, как вшей…

— Вошебойку бы им!

— Га-га-га!

Сощурившись, Кирилл оглядел тех, в кого ранее целился. После того как Троцкий объявил мобилизацию, Красная армия стала меняться — в её ряды понемногу становились простые деревенские парни, у которых пока Карл Маркс и Ленин не затмили Христа. И совесть они имели, и стыд. Однако сей здоровый элемент был наносным, а вот ядро составляли всё те же красные банды, ошалевшие от революционной вольницы, извратившие в себе всё человеческое, отряхнувшие прах старого мира и пустившиеся в кровавый разгул.

— Здорово, бойцы! — громко сказал Авинов. — Звать меня Виктором Павловичем Юрковским. Предреввоенсовета назначил меня комиссаром в вашу дивизию…

Из строя вышел кряжистый комбат, бывший командир Самарского отряда.

— Эт-та… — промолвил он. — Фамилиё моё — Устинов. Эт-та… А нас чего не спросили? Солдат лучше знает, какой ему комиссар нужон. Уж если выберет кого — не ошибётся! Выбранный, он про своих людей думать будет, потому как мнением людей дорожит. Мы для того и делали революцию, чтобы везде новые порядки были, и в армии тоже. За начальником нужно снизу приглядывать, вот тогда всегда будет порядок!

— Бардак будет, а не порядок! — резко сказал Кирилл, чувствуя, как колотится сердце от злого азарта. — Вас потому и гоняли беляки, что вы порядку не знали, митинговали, вместо того чтоб воевать! Решали голосованием не идти в атаку, а драпать — и дружно тикали! Да-с!

Красноармейцы заорали, заворчали, надвинулись угрожающе.

— Ша! — гаркнул комбат, жестом замиряя товарищей, и обернулся к Авинову, набычился: — Эт-та чего ж? К старым порядкам вертаться? Какие при царе были? А как же новый, революционный порядок — побоку его?!

— Мы действуем по революционной справедливости, с этого нас не собьёшь! — заорал длинный, как жердь, матрос с пышным чубом, завитым щипцами. — А ежели какая контр-ра не «за», а «против», так мы её и к стенке могём!

— Мы? — мурлыкнул Кирилл. — А ты сам — могёшь? Не всей кодлой, а один на один? Давай, попробуем? Только ты и я. Вон, у тебя два нагана за поясом — хватай любой и пали!

Матрос неуверенно оглянулся на своих и потянулся за револьвером. Дуло маузера глянуло ему в глаза — чёрное, холодное, бездонное. Кадык на немытой матросской шее дёрнулся вверх-вниз.

— Революция, — проникновенно сказал Авинов, — слово святое, выстраданное поколениями угнетённых масс, и им бросаться нельзя. А для тебя это, как наклейка, — лепишь её на что попало. Хлев на палубе, а ты наклеечку — шлёп! — «революционный порядок»! Крестьян грабите, своего же брата-трудящегося обираете, жену его насилуете — шлёп! — «революционная справедливость»! Бардак развели, воюете с одними бабами да с самогонщиками — «революционная армия»!

Приставив ствол пистолета ко лбу посеревшего «ревмата», Кирилл с силою толкнул его.

— Стать в строй!

Матрос сделал шаг назад, не сводя глаз с комиссара. А комиссар крутанул маузер в пальцах и ловко сунул его в кобуру — нарочно, напоказ.

— Контрреволюционеры, — увесисто сказал Кирилл, — наёмники мировой буржуазии, выставляют против нас хорошо дисциплинированные, испытанные в боях части. Монархической дисциплине контрреволюционеров мы должны противопоставить железную революционную самодисциплину! Железной рукой революционной справедливости мы задушим власть насильников и посягателей! — Обведя глазами притихших красноармейцев, он сухо закончил: — Невыполнение приказа — это измена пролетарскому делу, это предательство мировой революции. Кто не подчинится приказу, того буду отдавать под трибунал и расстреливать как врага рабочего класса!