Затем, вернувшись к своей молитве, она продолжала: «Господи, существует так много диалектов пушту. Пожалуйста, помоги мне понять эту женщину, которая, может быть, напугана еще больше, чем я. Помоги мне не волноваться, чтобы вспомнить все нужные слова».

Подскочив на ухабах в последний раз, рикша остановился. Джули заплатила водителю и вошла в госпиталь.

Через час Джули влетела в наш номер и стала весело кружиться по комнате. Радостная и возбужденная, она провозгласила: «Давид, мама и ребенок чувствуют себя нормально! И мы с Бибигюль прекрасно понимали друг друга!».

Когда Джули снова пришла навестить Бибигюль, Бибигюль спросила, есть ли у нас дети. Джули улыбнулась и ответила: «Нет. Мы с мужем очень любим детей, но Бог пока не дал нам ребенка. Худай да рауки (Да благословит Господь нас детьми)».

Затем она рассказала Бибигюль, что семь лет работала учительницей первого класса. Этим объяснением и завершился их разговор, но Джули знала, что Бибигюль опечалилась из-за того, что у нас не было детей. В Афганистане отсутствие сына для женщины — смертельное горе, потому что сын берет на себя заботу о престарелых родителях. Бездетность там часто считается проклятием.

Прежде чем Джули и Бибигюль расстались, Джули услышала слова, которые ей так часто говорили мусульманские женщины: «Я буду молиться, чтобы у тебя был ребенок», — сказала Бибигюль.

Нежно глядя ей в глаза, Джули ответила: «Спасибо, Бибигюль, ты очень добра».

За время нашего проживания в гостинице «Джон» нам довелось повстречаться с разными людьми. Одним из них был Карим, удивительный парнишка лет девятнадцати. Каждый раз, когда я встречал Карима, у него на лице неизменно сияла широкая улыбка. Высокий, мускулистый и обычно одетый в жилет поверх традиционной афганской рубахи и брюк, он был чрезвычайно проворным парнем.

Карим, казалось, всегда был счастлив. Каждый раз он неуклонно приветствовал меня вопросом: «Дауд, ты есть счастливый? Ты есть счастливый?». Мы его так и прозвали — «Мистер Счастливый».

Он часто приходил ко мне, чтобы попрактиковаться в английском. Иногда он приносил на проверку свои работы. Его веселое расположение духа всегда озаряло мой день.

Как-то раз, когда мы с ним сидели на разваливающихся деревянных стульях на крыше гостиницы, я задал Кариму вопрос.

— А знаешь ли ты... уверен ли ты, что, когда умрешь, непременно попадешь на небо? — спросил я. Хотя до этого мы много раз беседовали с моим другом о Боге, я никогда еще не задавал ему подобного вопроса.

— О, Дауд, этого никто не может знать, — ответил Карим. — Только Богу это известно. Только Бог знает, попадешь ты в ад или в рай.

— Но, Карим, вот я, к примеру, точно знаю, что когда умру, попаду на небеса, — возразил я.

— Ой, не говорите так, господин Дауд. Вы этого не можете знать!

Он замотал головой с таким отчаяньем, что у него едва не слетела нуристани (шапочка). Затем повторил:

— Вы этого знать не можете. Только один Бог это знает, — и продолжил: — Вы самонадеянный, ужасно самонадеянный и дерзкий человек, если можете так говорить.

— Верно, Карим. Если бы я сам от себя сказал, что после смерти попаду на небо, это действительно было бы чрезвычайной дерзостью и самонадеянностью. Но когда Бог сам нам это говорит в Святой Библии, тогда я это точно знаю, и кто я такой, чтобы ставить под сомнение то, что говорит Бог?

Он смотрел на меня в задумчивости какое-то время, затем покачал головой, как будто боролся с собственными мыслями. Противоречие между тем, во что он всегда верил, и верой в слова Святой Библии было для него неразрешимой дилеммой. Но эта непримиримая внутренняя борьба не отдалила его от меня. Все время, пока мы жили в гостинице «Джон», Карим постоянно навещал меня, мы занимались английским и подолгу разговаривали о Боге.

Еще один человек, с которым мне довелось повстречаться во время нашего пребывания в Пешаваре, был Абдул Мохаммед Хан, пакистанский офицер в отставке, воевавший в Бирме[11] во время второй мировой войны. Этот человек был прямой противоположностью Кариму. Он был вечно сердит и постоянно жаловался на жизнь. При этом он часто обижал окружающих, потому что люди ему были абсолютно безразличны. Когда меня впервые представили господину Хану, у него был такой вид, будто мое присутствие нарушило все его планы. После нашей первой встречи я особо не задумывался об этом человеке, поскольку было очевидно, что он не жаждал продолжения нашего знакомства.