— Чо вы пужаете Аюка, барин! Он отродясь таких деньжищ в руках не держал. Аюк, тридцать копеек в день хочешь?
Бродяга часто-часто закивал.
— Иди с барином, Аюк. Храни тебя Господь, хоть ты и басурман.
По пути на завод низкорослый калмык семенил мелко, прижимая к себе грязную холстину с поделками. В ангаре первым делом развернул ее, протянул деревянного мишку Кшесинскому и завел свои «пять капейка».
— Пан Петр, кто это?
— Сам не знаю. Но сирым и убогим Бог помогать велел. Приставь его к верстаку, дай инструмент, покажи, как нервюру вырезать. Не справится — гони прочь.
Ян, морщась от бродяжьего духа, подвел к верстаку и объяснил. Через полчаса прибежал с изумленным видом к патрону. Азиат вручную, без сверлильного станка и разметки, вырезал по образцу идеальные отверстия внутри нервюры, а внешний контур совпал с точностью до долей миллиметра. Аюк вытер сопливый нос грязной полой халата, протянул нервюру Самохвалову и сказал:
— Давай пять капейка, барина.
Самохвалов смотрел на бродягу и понимал, что, похоже, фанерный заводик Костовича только что потерял заказы на изготовление крыльев. Перкаль сделать — не проблема. А такого самородка у серба точно нет.
Как твоя фамилия?
— Аюк я. Пять капейка, барина.
Да подожди ты. Как отца звали? Как фамилия вашей семьи?
— Отец Пунцук. Нет фамилия. Дай пять капейка, барина. Аюк кушать будет.
Самохвалов наскреб в кошельке пятак и велел Таубе отмыть, накормить и переодеть нового сотрудника. Потом справил ему бумаги на имя «Аюк Пунцукович Пунцуков».
Азиат с полуслова схватывал любые мелочи, касающиеся устройства самолетов, но так и не усвоил, какая ценность в ассигнациях. Ежевечерне директор «Садко» или кто-то из мастеров отсыпал Аюку горсть мелочи на сумму от тридцати до пятидесяти копеек. Калмыкский бродяга был счастлив.
Глава 4
28 июля — 15 сентября 1893 года. Санкт-Петербург, Берлин, Париж
— Если хочешь знать мое мнение, Петр, «пятерку» везти в Европу нельзя.
— Да ясно же! Что с турне делать? Император публично им обещал показуху. Сроки уже два раза переносились. 15 августа меня ждут в Берлине, тут уж хоть лопни — надо.
Самохвалов, волнуясь, всегда носился, как и сейчас, создавая завихрения и турбулентности в авиационном зале своего особняка, где осталась малая аэродинамическая труба. Компаньоны, уже давно переставшие обращать внимание на суетливые манеры старшего партнера, ломали голову над неразрешимой проблемой — летний сезон уходит, летать не на чем, государя подводить себе дороже.