— Как тебе такой вариант: мы убеждаем их заплатить приемлемую сумму, они снимают свои обвинения и оставляют в покое мою лицензию? И вообще, что произойдет, если я расстанусь с ней на некоторое время?

— Прежде всего это подорвет твою профессиональную репутацию.

— Звучит пугающе, но не убийственно.

Я очень надеялся, что голос мне не изменяет. Мысль о бесчестье кидала в пот. Уорнер, родители, друзья, однокашники, Клер, даже бывшие коллеги из «Дрейк энд Суини» — что подумают они?

— Два года ты не сможешь заниматься юридической деятельностью.

— То есть я потеряю работу и здесь?

— Нет, конечно.

— А что я буду делать?

— Кабинет остается за тобой. Будешь вести прием клиентов в БАСН, у «Доброго самаритянина» — там, где ты уже был, — как полноправный сотрудник. Только называться будешь не юристом, а социальным работником.

— Другими словами, ничего не изменится?

— Очень немногое. Возьмем Софию — она управляется с огромным числом клиентов, половина города считает ее адвокатом. Когда необходимо рассмотреть вопрос в суде, туда отправляюсь я. Точно такое же положение займешь и ты. Законы, по которым живет улица, пишутся теми людьми, которые их исполняют.

— А если меня уличат?

— Кто? Грань между социальным работником и юристом весьма размыта.

— Два года — большой срок.

— И да и нет. Мы не обязаны соглашаться именно на два года.

— Боюсь, в этом вопросе ни на какие уступки они не пойдут.

— Завтра разрешено торговаться по любым пунктам. Но тебе нужно подготовиться. Покопайся в архивах, попробуй отыскать прецедент. Посмотри, как другие суды поступали при подобных ситуациях.

— Думаешь, такое бывало?

— Не знаю. Могло быть. В стране миллион юристов.

Мордехай опаздывал на какую-то встречу. Я поблагодарил его, и мы вместе вышли из конторы.