Мадам Фоббс пришла бы в ужас от подобного зрелища. Я прямо-таки услышала ее голос, строго говорящий, что мы с Генри уже не маленькие дети и должны помнить о приличиях. «Однако, – тут я раздраженно повела плечом, и Генри заботливо поправил сползшее покрывало, – никто никогда не понимал, что мы друг для друга – как семья». У меня, например, и вовсе никого нет, кроме него.

– Чего ты так раздраженно сопишь? – внезапно спросил Генри.

– Да… вот, – немного помедлив, отозвалась я. – Вспомнились наши репетиции в этом театре. Ты не находишь, что вся эта история о Ромео и Джульетте жутко неправдоподобна?

– Мисс Бишоп! – в притворном ужасе воскликнул Генри. – Вы что, ставите под сомнение гений нашего признанного классика, автора пьесы?

– Куда мне, бедному сардинскому студенту, понять вашего великого классика, – ответила я с деланым вздохом, но все же продолжила: – Нет, ну смотри! Джульетта влюбилась в Ромео с первого взгляда. Она ведь с ним даже толком не познакомилась! Как это вообще возможно?

– Вот что бывает, когда держишь человека в изоляции от общества. Джульетта, наверное, всю жизнь просидела дома взаперти. А Ромео оказался чуть ли не первым мужчиной, с которым она познакомилась и который не являлся ее родственником, – отозвался Генри, на что я возмутилась:

– Ну и что! Я тоже росла в пансионе взаперти, но я же не влюбляюсь в первых встречных?

– А как же Хэйвуд, таинственный и надменный, который сторожит у дверей с часами в руке и отмечает, во сколько ты возвращаешься в комнату? – голос Генри был шутливым, но мне послышалось в нем какое-то скрытое напряжение, и поэтому возмутилась я вдвойне громче – для пущей правдоподобности:

– Ты шутишь? Вот уж на кого я не польщусь, даже если он останется последним человеком на планете!

– Ладно, ладно.

Генри тут же пошел на попятную, и мне показалось, что он как-то расслабился. Наверное, Хэйвуд в роли предмета моей влюбленности его не радовал. Впрочем, меня сосед в этой роли тоже не устраивал, поэтому я перевела разговор на другую тему, и мы еще какое-то время болтали, пока у меня не стали слипаться глаза.

Встрепенувшись через какое-то время, я поняла, что уснула. Генри тоже задремал в неудобной позе, и его руки, разжавшись, расслабленно лежали на моей талии. Однако, стоило мне пошевелиться, как он вздрогнул и открыл глаза.

– А? – сонно вопросил он. – Эмили?

– Наверное, гроза уже закончилась, – шепнула я и кое-как слезла с него. Ноги затекли от неудобной позы. Видимо, у Генри тоже, потому что он сначала вытянул их и лишь через пару минут встал. К этому времени я уже успела добраться до выхода.

– Генри, – озабоченно спросила я, обернувшись, – а ты закрывал дверь?

– Вроде да, – неуверенно ответил он, подходя ко мне. – А что?

Я лишь кивнула на вход – дверь была полуоткрыта. Либо мы забыли ее захлопнуть, что маловероятно, – я ведь помню, как резко «отрезало» звуки, когда мы оказались в театре. Либо кто-то заходил сюда, а мы не заметили.

Неужели за нами шпионили?

За окном разгорался рассвет. Дождь все еще шел – стекал крупными прозрачными каплями по оконному стеклу, напротив которого мы с Генри остановились. Бледные рассеянные лучи, падая на хрустальные брызги, придавали им какое-то волшебное сияние. Мир после пронесшейся грозы выглядел обновленным и чистым, словно гнев неба, прогремев, смыл все его прегрешения и унес всю скопившуюся грязь.

– До завтрака еще несколько часов, – вырвал меня из раздумий голос Генри, – постарайся поспать.