Сотни скабрёзных мыслей мигом пронеслись в его голове, оставляя за собой огненный след, будто сверкающая вселенская комета ворвалась в сознание, и пересекает его под разными углами, сжигая своим длинным хвостом все умные «за» и «против». Решать надо было сейчас, немедленно! Впрочем, Никита почти готов был согласиться, не задумываясь, ведь жертва явно незначительна перед спасением целого мира. Только в голосе всадника прозвучала плохо скрываемая ядовитая насмешка. Это настораживало.

– Видишь, – эмир распрямился в седле, и в голосе его прозвучала уже не насмешка, а нескрываемое презрение к иноверцу. – Все вы, человечки, одинаковы. Своя шкура дороже. Кто же из вас соберётся весь существующий мир спасать, встать «за други своя» в последней битве, если в самом малом ни ты, ни любой другой не готов собой пожертвовать?

Впрочем, что-то плоховато твоя древняя мудрость разгорается. Эй, нукеры, плесните ещё огненной воды, не жалейте! Вот в восемнадцатом веке книжки шикарно горят – там, в краску много масла добавляют, а здесь… тьфу… Ох, растащило же меня как-то сказать, мол, рукописи не горят. Горят, ещё как горят! И писатели всегда в этом помогают, и помогать будут!

Никита ошарашено взглянул на эмира. И вдруг понял всё.

– Ангел!

– Да, это я, Никита-ста, – ухмыльнулся всадник в чёрную бороду. – Но ты мне уже не интересен. Ты снова оказался перед дилеммой: чем пожертвовать, собой или своим народом? Скромное молчание – это откровенный ответ твой. Но я вместо тебя из двух предложенных выходов выберу третий. Это твой приятель – хорошая добыча для охотника за грешниками! Я таких никуда и никогда не отпускаю!

Эмир сделал знак воинам. Нукеры кинулись в толпу и принялись охаживать плетьми стоящих перед цепью воинов пришедших в столицу паломников. Люди уворачивались, падали под ударами, но напирающие сзади не давали никуда убежать. Наконец нукеры вытащили из толпы зевак профессора Глинского, мигом скрутили ему руки шёлковой удавкой и бросили наземь перед конём эмира. Костёр к тому времени разгорелся с такой силой, что отдельные языки пламени отрывались, улетали в небо. Никита растерянно смотрел на эту картину, но ничего не мог сделать.

Может быть, у него где-то в сознанье проскочила мыслишка встать на защиту одного из «Странников ночи», созданного Даниилом Андреевым, только это был уже не герой. Сотворённый писателем, товарищ Глинский жил уже своей самостоятельной жизнью, с которой его творец навряд ли согласился бы, но профессор и не собирался спрашивать разрешения у создателя. Ведь хватило же у него соображения удрать от костра во дворе Лубянки, а затем пристраститься к пляжному Эдему, предложенному Ангелом?

– Поднимись, – повысил голос эмир. – Встань, если тебе твой господин приказывает.

Когда Леонид Фёдорович поднялся, Ангел схватил его одной рукой за шиворот, перекинул через седло; другой стеганул камчой коня что есть силы. Скакун вздрогнул, встал на дыбы и сделал невероятный прыжок в самый центр кострища. Миг – и ни Ангела, ни коня, ни перекинутого через седло Леонида Фёдоровича не стало.

Никита растерялся, потому как снова остался один. Что его ещё ожидает? Какие новые приключения решить показать инфернальный знакомый? Действительно, работа у него такая. Ведь человек всегда только сам решает: кому поклоняться, а писатель чем делиться и чем забивать голову окружающим, проявившим внимание к его тривиальным человеческим мыслям.