– Все четыре подсолнечных блина круто развернулись в сторону говорившего и стали похожи на античную гидру с мускулистым чешуйчатым телом, жаждущую живём проглотить всякое мелкое и жужжащее. Даже по стеблю пробежали глотательные судороги, а с порыжевших лепестков закапала на землю мутная жидкость.

– Слюни подбери, надежда человечества, – усмехнулся Никита. – Много таких растёт, но обычно только на компостных кучах.

Вдруг подсолнух начал быстро расти, вытягиваться, крутясь всеми четырьмя головами вокруг своей оси, издавая при этом пронзительный ядовитый свист. Никита глазом моргнуть не успел, а подсолнух уже вырос, вытянулся на высоту десятиэтажного дома. Тут шея его изогнулась и все четыре блина, роняя густую слюну, спикировали на обидчика. Это было так неожиданно, что Никита стоял, ничего не соображая, будто кролик перед царственной пастью удава.

Толчок! Даже приличный чувственный удар в плечо. Земля перевернулась, провалилась в небытие. Никита кубарем покатился в грязь, ничего не соображая по-прежнему. Лишь боковым зрением успел заметить Ангела, одетого на этот раз в джинсовку. И в ту же секунду пасть подсолнуха пронеслась мимо, обдав ускользнувшую дичь отборным трупным перегаром.

– Беги, Никита-ста! – раздался призывный голос Ангела.

Дважды повторять не потребовалось, поскольку подсолнечные блины снова разворачивались на боевой заход. Никита подхватился и кинулся к автобусной остановке, где уже скрылся Ангел. Под ноги попалась мелкая россыпь придорожной гальки, и исход запросто мог оказаться летальным, но чуть буксанув, как заправский гоночный мотоцикл, Никита влетел под спасительную крышу.

Прямо в стене была открыта дверь, которой, совершенно точно, раньше здесь не было. Но раздумывать не приходилось, поскольку сзади уже нарастал вой пикирующего растения. Ввалившись в какой-то тамбур, Никита, скорее, почувствовал, чем услышал звук захлопнувшейся сзади двери перед самым носом у подсолнуха. Все четыре морды с маху влепились в дерево. Дверь треснула, но выдержала. Зато подсолнуху это пришлось явно не по вкусу. Он взвыл, и вскоре за дверью снова послышались жалобные причитания.

– Среди созданных мной произведений, вполне и не вполне завершены, три являются метаморфозами моей жизни. Человек обязан себя признать всецело земным, ни на что не надеяться, кроме как на себя, ибо все его силы суть силы земные.

– Не слушай этого болтуна, – махнул рукой Ангел, – он даже в меня не верит, хотя я для него всего лишь мечтатель и романтик, не более. Иди лучше прогуляйся по его сгоревшему роману. Это будет гораздо интересней.

– Спасибо, что спас меня, – Никита настороженно глядел исподлобья, – но зачем? Ведь погибший в инфернальном мире автоматически становится твоей добычей. И телом, и душой.

– А, пустое, не бери в голову, – отмахнулся Ангел. – Кому нужна твоя душа? И притом, ведь я тебя пригласил погулять по сгоревшим когда-то романам! Или ты считаешь, что гостеприимство – чувство чисто человеческое, на которое не способен никто из Инфернального мира, либо из параллельного Зазеркалья? Что я сотворён только для того, чтобы дарить гадости вместо радостной энергии, приносящей пользу не одним только людям?

На это было нечего ответить, и Никита просто пожал плечами. Кто знает, может, Ангелу не чуждо ничто человеческое? Эта мысль даже вызвала мимолётную улыбку, но развивать её не имело смысла – пустые бредни. Ангелы и люди никогда не поймут друг друга, как, например, отцы и дети, мужчина и женщина. Не поймут, хотя могут.

– Послушай, – Никита явно подыскивал слова, чтобы не показаться совершенно безграмотным дилетантом. – Послушай, ты только что упомянул Инфернальный мир и Зазеркалье. Разве это не одно и то же? Просто сложные понятия часто заменяют одним, наиболее простым – Потусторонний мир. Разве не так?

– Конечно не так, – Ангел отрицательно мотнул головой. – Инфернальный – это тот мир, где обычно обитают духи всех наклонностей и пошибов. Человеку там, прямо скажем, делать нечего. Хотя многие попадают туда чисто по своему человеческому согласию. В свою очередь, многим духам нечего делать в Зазеркалье, но некоторые попадают туда так же, как люди в Инфернальный. Рядом с этими мирами существует Потусторонний. И не он один. Миров множество, как, скажем, страниц в одной книге. Буквы на каждой странице одни и те же, только сами по себе они не имеют возможности перепрыгнуть с одной странички на другую.

Это пространственное объяснение Ангела понравилось Никите своей простотой и доходчивостью, однако, ему по-прежнему с трудом верилось в реальное существование чего-то другого, кроме Земли. А другие пространства, миры и цивилизации во Вселенной неизбежно должны существовать, ибо на той же Земле никогда не бывает чего-нибудь, сотворённого Богом, в неповторимом единичном экземпляре. Другое дело, что люди не имеют ни капли информации о существующих где-то рядом соседях.

Ангелов, видимо, не очень-то интересует людская суета за редким исключением, а люди просто не способны мыслить ангельскими категориями, но повсеместно возмущаются: как же так, не помогают-де ангелы по жизни, а обязаны! Обязаны? Вот то-то и оно, что ничем, никому не обязаны. У ангелов своих проблем с постигшей их гордыней предостаточно! Более того, им так темно в нашем мире, что, скорее всего, они заслуживают жалости, поселившись у нас, ибо убивают себя в наших потёмках ради не менее горделивых, завистливых, жадных и никого не научившихся любить людей.

Что же получается? Ведь сколько раз у самого Никиты в жизни было: люди не ангелы, мол, и пошёл во все тяжкие! Даже Ляльку, жену свою любимую, нежную, обижал просто так, из-за плохого настроения. А ведь она единственная, пожалуй, кто понять может. Что в жизни нужно человеку? Чтобы кто-то выслушал, простил, понял, не слишком обременяясь и обременяя ценными советами.

– Я тоже могу, – улыбнулся Ангел. – Могу и понять, и выслушать, и простить, и не путаться лишний раз под ногами. Смогу даже исповедовать тебя, если возникнет необходимость. Поэтому и пригласил тебя в гости. Ведь должен же кто-то помочь тебе?

– Ты что, мысли читаешь? – подозрительно взглянул на него Никита. – Хотя, и самому следовало бы догадаться.

– Иногда читаю, – неохотно признался Ангел. – Не очень-то большое удовольствие в сером человеческом веществе копаться, потому как оно чаще с явным жёлтым оттенком и довольно-таки смрадным запахом, накопившимся от всех совершённых грехов за прожитую жизнь. Ох, навязались вы на мою грешную голову писарчуки всякие, записанцы и художники недорезанные. А за вас перед Ним, – Ангел указал пальцем вверх, – тоже ответ держать надо.