Оценки удаётся выправить достаточно быстро и легко, особенно учитывая тот факт, что моим персональным репетитором по математике и французскому является профессор лучшего в штате Вашингтон Университета – моя мать, а по английскому, испанскому и наукам – отец. Моё поступление в высшее учебное заведение является настолько важным событием для них обоих, что в этот период зимы-весны последнего учебного года они ни разу не отлучаются из города. Отец даже пренебрегает командировками, отрядив эту свою обязанность Алёше, потому что его лучший друг и заместитель дядя Марк пребывает на каком-то необитаемом острове, делая свою киношную карьеру, и застрял там, похоже, надолго.
Дни и часы расписаны по минутам, и только поздними вечерами моё влюблённое сердце получает долгожданную возможность побыть наедине с собой и собственными думами, мечтая о том, что в теории могло бы стать реальностью. Но, к сожалению, только в теории.
Каждую свою ночь я сплю с лошадью – той самой, которую дарила ЕМУ в День его Рождения. Она испачкана его кровью, и эта кровь – единственное, что у меня осталось – несколько маленьких частичек человека, который неожиданно стал для меня самым главным существом на планете. Я целую её, каждый раз желая ЕМУ спокойной ночи, и сплю всю ночь в обнимку с игрушкой, представляя на её месте его руку, шею, голову, не важно, что. И так же точно, начиная в шесть утра свой трудный, тяжёлый, перегруженный учёбой день, я желаю Эштону хорошего дня, добрых людей и удачи в каждом запланированном им на сегодня деле. И я стараюсь не думать о том, с кем он встречается, кто удовлетворяет его «потребности», и, не дай Бог, владеет его сердцем.
Я просто живу, прохожу каждый свой день, представляя себе, что он там, в далёкой Европе, в своём родном Париже так же одинок, как и я, и может быть даже иногда вспоминает обо мне и искренне жалеет о том, что не дал нам даже шанса.
Так легче, так проще, так безопаснее. Постепенно эмоции и боль становятся не такими острыми, переживая заново все произошедшие события, я понимаю, насколько была неправа и глупа, навязывая Эштону своё чрезмерное внимание. Мне стыдно перед ним за то, что случилось в клубе, но тяжелее всего осознавать свою эксклюзивную вину в том, что ему пришлось уехать. Ведь он сам приехал к нам, значит, ему нужно было быть здесь, именно здесь, рядом с отцом, сёстрами, а не кем-то ещё. Больше всего мне хочется заглянуть в его карие глаза и попросить прощения, но, увы, это невозможно. Я не могу даже написать ему – его нет в соцсетях, никто не открывает мне его Парижский номер телефона, я не знаю его адреса. Стена, самая настоящая Китайская стена между нами.
Таких оценок, как в последнем из трёх лет хайскул, у меня не было за всю историю моего обучения. И я кардинально меняю свои намерения: желание быть архитектором, как отец, нещадно растоптано стремлением лечить людей…
Родители немного в шоке от такой кардинальной перемены в моих планах на жизнь:
– Соняш, выбор профессии – слишком важное решение, чтобы принимать его под воздействием эмоций! – возмущён отец.
Ну да, ему очень нравилось моё увлечение архитектурой, и раньше он мог часами рассказывать мне о стилях, их истории, о технологиях, о современных тенденциях. Теперь, когда я собираюсь посвятить ближайшие девять лет изучению медицины, чтобы стать в итоге детским онкологом, о чём мы будем с ним говорить? Какие у нас будут общие темы для бесед?
Спустя месяц отец пробует войти в мою эмоциональную голову с другой стороны:
– Сонь, ты даже не представляешь себе, насколько тяжёлую профессию ты выбрала. Эта работа – одна из самых сложных, но важно делать её хорошо! От твоих решений будут зависеть жизни! Детские жизни, Сонь! Они будут умирать, несмотря на все твои старания, они всё равно будут умирать, и я не уверен в том, что ты сможешь это вынести! Ты ведь очень эмоциональный, ранимый человек, разве в тебе есть достаточно чёрствости и хладнокровия, чтобы реагировать адекватно, чтобы не разрушиться самой под тяжестью этой профессии?
Слова отца задели за живое. Конечно, я знала, что американская медицина, которую считают лучшей в мире, ещё не придумала способа излечивать все виды онкологии и на всех её стадиях, но я никогда не проводила параллели между своими эмоциями и способностью делать своё дело хорошо.
«Они всё равно будут умирать…». Страшная перспектива. Уродливая сторона профессии. Они будут страдать, мучиться, спрашивать меня о смерти, и всегда кто-то из них будет обречён. Сколько силы нужно человеку, женщине, чтобы продолжать делать своё дело, невзирая на этот неподъёмный груз?
Я сомневаюсь, но отец не давит. Отец направляет мысли в то русло, которого избегает мой наивный мозг. Я не была в розовых очках, но никогда не думала, что не смогу делать всё возможное для их жизней из-за своих эмоций, из-за своей неспособности справляться с ними.
Мама просит меня хорошо подумать, всё взвесить, разумно оценить свои способности и возможности.
– Нет, не умственные, конечно! – уточняет она.
Да, мам, я знаю. Уже поняла: речь о возможностях моей души, о способностях моей эмоционально-неустойчивой личности. Если справиться с чувством первой любви к мальчику оказалось для меня такой непосильной задачей, то как же я собираюсь всю жизнь волочь на себе груз детской боли, которую не смогу унять, и смертей, которые могли бы быть жизнями, если бы я старалась лучше. Ведь всегда можно лучше! Всегда!
И я решаю доказать им обратное: я не бесполезное женское существо, паразитирующее на успехах родителей. Я не девочка, родившаяся с серебряной ложкой во рту. Да, я эмоциональна, да неустойчива. Но эмоциональность поможет мне в моём деле, я буду сопереживать, и дети, чувствуя это, будут легче переносить свою большую маленькую катастрофу. А неустойчивость – повод работать над собой, причина стремиться стать лучше. Главное, чтобы цель была убедительной.
Родители соглашаются:
– Твои доводы разумны, Софья, – отмечает отец.