Что-то говорить и пытаться переубедить ее, выискивая возможности встречи, смысла не было. Между нами все было предельно ясно, с обеих сторон. Мы продолжали испытывать друг к другу чувства, но переступить через этот порог недоверия она не могла. А я не могла винить ее в этом. Дело было уже не в прощении и не в отпущении грехов. Она хотела бы все забыть, но твердо отдавала себе отчет в невозможности это сделать. Это я тоже могла понять, хотя принимать мое сердце ее решение не хотело.

Я знала, что рано или поздно маски будут сорваны, но не знала, что все это окончится именно так. Лучше бы было, если бы она просто злилась на меня, тогда со временем злость могла бы пройти. Но она в очередной раз обожглась. Не потеряла достоинства после первого промаха, не потеряла его и сейчас. Она жила совершенно особенно — несмотря ни на что, решила всегда быть опорой для своего человека, быть ответственной за двоих, и полностью растворяться в ком-то, доверяя ему свое сердце, хотя и потратила восемь лет на то, чтобы снова открыться. Мне было больно от мысли, что теперь она вовсе не соберется и не решится на это снова. Даже не со мной, а с кем-нибудь другим. Ведь когда дважды наступаешь на те же грабли, волей-неволей учишься. К сожалению, ее «учителями» оказались самые близкие.

Я много рассуждала на эту тему, и мне было странно, как Марго, человек, которого сначала оставили родители, которую потом оставила и обманула любимая девушка, которую потом обманула и я, заставив снова усомниться в том, что людям можно верить, как она вообще могла быть такой. Доброй, порядочной, достойной.

Я поняла, что будь мы в другой жизни, где я бы не повела себя, как настоящая идиотка, то я бы жутко хотела познакомиться с ее родителями. Увидеть, кто эти люди, которые смогли воспитать в ней такой железный характер, научить ее, как из любой ситуации выходить достойно, как жить так, чтобы не было стыдно даже за какую-то мелочь, как быть такой искренней и открытой. Но сейчас, в этой жизни, я могла лишь мечтать об этом и сожалеть о своих поступках, сидя на руинах того, что когда-то было таким прекрасным.

***

У времени есть один существенный плюс — оно помогает притупить боль. Даже самую сильную, даже самую отчаянную и порой казавшуюся безысходной.

Первое время после нашего последнего разговора я все еще не могла прийти в себя. Не могла свыкнуться с мыслью, что все кончилось, что все завершилось и пути назад нет.

Разумом я все понимала, но сердце ни в какую не хотело принимать ее решения, не хотело с ним соглашаться. Поэтому я решила прибегнуть к одному странному методу, который пришел мне в голову, когда я в очередной раз ворочалась ночью, страдая от бессонницы, ставшей моей постоянной спутницей.

Я начала ей писать. Я писала ей письма. На бумаге, ручкой, по старинке. Я писала ей каждый день. Вечером, возвращаясь из магазина или после выезда в офис, или просто, когда на часах было далеко за полночь, брала чистый лист и писала, писала, писала. Писала о том, что у меня происходит, писала, о чем думала или чем занималась.

Это было похоже на какой-то идиотизм, но мне так было легче. Я словно общалась с ней.

Странно, но когда мы только разошлись, мне было проще, ведь тогда я могла еще надеяться, что все будет, как прежде, что все рано или поздно наладится. А сейчас, зная, что она больше никогда не сможет быть со мной, меня буквально разрывало.

От эмоций, от безысходности, от чувства вины, которое ядовитой змеей опутывало мою шею, стягивая ее все туже. Чувство вины — самое мерзкое, что я ощущала в это время. Оно отравляло меня, не давало спокойно жить и работать… Хотя полноценной жизнью я бы, конечно, это не назвала.

Я просто работала, автоматически принимала пищу, иногда виделась с Ленкой, которая как могла, пыталась привести меня в чувство, но… Мне было не интересно. Я хотела только одного — чтобы все было так, как раньше. Я хотела быть с ней.

Сама я словно… закончилась. Оборвалась на середине и не знала, куда дальше двигаться и, главное, как это сделать. Было ощущение всепоглощающего опустошения, и это чувство тоже не давало покоя.