Но война есть война.

Буквально сразу по получении приказа еще даже не успевший развернуться взвод был обнаружен. Похоже, что фрицы выслали свои машины на перехват и, к сожалению или счастью, успели. Одновременно с огнем танков, обстрел начала та самая батарея.

Вообще все произошло так быстро, что танк молодого лейтенанта успел сделать всего один безрезультатный выстрел.

Когда машина загорелась, из нее успели выскочить лишь мой друг и радист. Остальные просто сгорели.

Степаныч помнил взрыв снаряда, помнил, как осколком радисту чиркнуло по животу и тот на ходу заправлял вываливающиеся кишки. Помнил боль в перебитой ноге.

В скрытой кустарником воронке он перевязал радиста, который вскоре потерял сознание. Забинтовал свою ногу, а дальше они просто лежали, надеясь неизвестно на что.

Было ли тогда страшно?

Не знаю. Когда-то потом, много лет спустя, я спросил его об этом, но услышал нечто неопределенное. Наверное, я был сильно неправ, задев за нечто такое, о чем говорить, а уж тем более спрашивать, неприлично…

Вечером мимо проходило отделение немцев.

Сквозь обожженные ресницы, сквозь вспухшие от ожога веки, Степаныч их считал и, наверное, молился.

Десяток фрицев прошли мимо, а одиннадцатый, последний, заглянул в воронку и спустился вниз по склону вывороченной земли.

Ткнув радиста в живот и услышав стон, он его пристрелил. Пристрелил и направил ствол винтовки в лицо Степаныча. Вероятно, это судьба. Я, как вживую вижу моего друга, к которому немец поворачивает лицо. Вижу его слегка приоткрытый рот, вижу вспухшее от ожогов лицо и вижу, как фриц, отвернувшись, уходит. Друг предполагал, что его спасло распухшее, как у трупа, лицо.

Что там было на самом деле? Где и сколько в этой истории вымысла?

И имеем ли мы право осуждать кого-нибудь из своих близких, бившихся на той войне?

Сегодня с уверенностью могу сказать – не имеем.

Но я своему другу верю, ведь наблюдал его большую часть своей жизни. Наблюдал его в самых разных ситуациях. Видел, что он отнюдь не герой, порою даже трусоват, но вот честности он был необыкновенной.

А под утро началась та самая превентивная артиллерийская подготовка, что задержала фрицевское наступление и покончила с их надеждами на взятие Варшавы.

Бить по площадям дело пустое, поэтому на разведанные цели вываливали столько, чтобы хватало с десятикратным запасом.

От канонады Степаныч потерял сознание, а очнулся уже в госпитале и полностью седой.

Я часто размышляю, а был ли смысл в этой разведке боем, что привела к потере взвода танков и пехоты?