А про Москву ещё и добавляют — большая.

Правда, Москву назвать провинцией, это надо быть или конченным снобом, или ленинградцем/петербуржцем. Впрочем, одно от другого не так уж и далеко.

Во всяком случае, жить в деревне, и надеяться на то, что удастся хоть что-то скрыть, занятие ещё более безнадёжное, чем попытаться найти эликсир бессмертия, или философский камень, или построить машину времени… хотя с последним, похоже, не всё так ясно.

В конце концов, я сам живое доказательство этой неясности. Правда, ещё вопрос, я ли это, и живое ли, но для простоты будем считать, что так оно и есть. Во избежание.

Во всяком случае, репутацию странного, не от мира сего (ага… а разве не так? вот уж действительно, хочешь что-то спрятать — положи это на самое видное место) человека, мне удалось создать очень легко. Забегая вперёд, помимо основной, попутно решив ещё и массу второстепенных задач.

Ну, это, правда, с какой стороны посмотреть, второстепенная она или нет.

Ещё с конца мая 1967 я начал почти каждый день приходить к Быку, взбираться на него и по полчаса, на большее просто не хватало терпения, по возможности неподвижно сидеть на том же месте, откуда меня столкнул Петух, смотря на воду.

Да, сидеть на жёстком и холодном камне — занятие на любителя, но у меня был план, и я его чётко выполнял.

Разумеется, эти мои посиделки незамеченными не прошли, и сначала пацаны, а потом уже и взрослые, стали смотреть на меня, незаметно, как они думали, покручивая пальцем у виска.

Конечно же, соседки и просто знакомые не замедлили напеть в уши матери, и у меня состоялся с ней весьма нелёгкий разговор, когда она просто умоляла меня не ходить больше на то место, объясняя простыми, по её мнению, словами, к чему это может привести.

Откровенно говоря, на душе было чертовски больно и неуютно, но ежедневные посещения Быка были краеугольным камнем (каламбур, однако) моего плана, и отказаться от них значило потерять надежду на то, что в моей жизни больше не будет тех моментов, о которых не хотелось вспоминать даже спустя десятки лет.

Так что продолжал, не обращая внимания ни на что. Мать не успокоилась, и дважды возила меня в соседний городок, Гаврилов-Ям, на приём к психиатру. Который ничего такого не нашёл, но, на всякий случай, отправил к своему коллеге уже в областной центр, в Ярославль.

И этот визит не закончился ничем для меня нехорошим — сквозь неплотно закрытую дверь, когда меня после часовой беседы выставили в коридор, сказав обождать, я услышал, как пара пытавших меня инквизиторов успокаивали мать, говоря, что не видят в моём поведении абсолютно ничего странного или опасного, списывая всё на посттравматический синдром.

Тем более, что в остальном я вёл себя абсолютно адекватно, разве что избегая положенных по возрасту развлечений и компаний, и неприлично много и разнообразно для своего возраста читая, да и в школе меня уже в открытую называли математическим гением.

Да и немудрено, с матфаком-то за плечами, пусть и двадцать лет спустя… или за сорок до того? ну нафиг, лучше не начинать, запутаешься.

В общем, жизнь наладилась.

Сидел я на Быке не просто так.

Уже на третий или четвёртый раз один из зрителей, мой одноклассник Валерка Савин, сделал то, что и должен был. Пусть не он, кто-то другой, но не произойти этого не могло, или я ничего не понимаю в психологии.

С ожидаемой прямотой и непосредственностью он поинтересовался:

— Серёга, а чего ты всё время на Быка ходишь?