Начальник штаба генерал-лейтенант Клёнов»[379].
Вроде бы все по делу в этом приказе, если бы не одно «но» в пункте № 4, в котором речь идет об установлении минных полей. Дело в том, что это не первый приказ по округу, в котором говорится о необходимости минирования. Первый был издан еще 15 июня 1941 г. Однако, издав его, Военный совет ПРИБОВО в тот же день — 15 июня 1941 г. — «красиво» снял с себя всякую ответственность за срыв минирования. Взял да и обратился к начальнику Генерального штаба со слезной просьбой ускорить отправку в Каунас и Шяуляй запланированные для округа 100 тысяч противотанковых мин, 40 тысяч тонн взрывчатки и 45 тысяч тонн колючей проволоки[380]. А что, разве командование округом, как, впрочем, НКО и ГШ, пораньше не могли сообразить, что против любителей блицкрига, на острие которого действуют танковые и моторизованные части вермахта, противотанковые мины (и взрывчатка) одно из лучших средств, и что их желательно своевременно иметь под рукой? Да и что, не знали, какие колоссальные транспортные проблемы существуют для доставки грузов в округ?!
«Вовремя» в округе «спохватились» — когда уже сверху пошло указание о приведении войск в полную боевую готовность. А если бы заблаговременно да своевременно, то на каждый танк и даже на каждую единицу мобильной бронетехники ГА «Север» пришлось бы примерно по 100 противотанковых мин. А в сочетании с противотанковой артиллерией, грамотными действиями пехоты — так и вовсе было бы абсолютно гарантировано абсолютное уничтожение острия блицкрига на этом направлении. Увы…
Такое впечатление, что командование ПРИБОВО, да и ГШ вместе с НКО как будто не знали уже в начале июня, что против ПРИБОВО с его 16 дивизиями РККА сосредоточено до 30 дивизий вермахта при тысяче танков?!
В данном случае 6 дивизий прибалтийских вояк, доставшиеся РККА после официального вхождения Прибалтийских республик в состав СССР, не учитывались. Рассчитывать на них как на боеспособные части, готовые сражаться за интересы СССР, было нереально. Тем не менее их почему-то использовали по планам ГШ, причем именно в тех местах, где было наиболее опасно их применение — на стыке ПРИБОВО и ЗАПОВО. И именно там они и показали себя 22 июня в самом что ни на есть предательском виде, открыв фронт врагу.
К 19 июня 1941 г. устными распоряжениями командующего округом в ПРИБОВО были приведены в полную боеготовность семь из девяти приграничных дивизий и выведены, согласно ПП, к границе (две — 23-я и 48-я сд — выводились к границе с 16 июня и тоже должны были приводиться в боевую готовность). В том числе рубежи обороны в окопах заняли те батальоны, которые, согласно ПП, и так должны были находиться там в угрожаемый период и которые под видом работ там же, на границе, находились еще с 5 мая 1941 г. Такие действия командования округа были обусловлены собственной разведывательной информацией, согласно которой следовало ожидать нападения в ночь с 19 на 20 июня. Эти же дивизии так и остались на границе до 22 июня 1941 г.
19 июня 1941 г. заместителем командующего ВВС ПРИБОВО по политработе довел до сведения командиров смешанных авиадивизий (САД), приданных каждой армии в западных приграничных округах, точную дату и точное время нападения немцев — 3.00 22 июня, что четко зафиксировано в документах военной контрразведки — в направленной в Москву докладной записке № 03 от 28 июня 1941 г. начальника 3-го отдела Северо-Западного фронта дивизионного комиссара Бабича указано, что «…командир 7-й авиадивизии полковник Петров с самого начала боевых действий все боевые вылеты организовывал по своему усмотрению, надлежаще боевыми операциями не руководил с самого начала. 19 июня Петров был предупрежден заместителем командующего ВВС по политработе о возможных военных действиях; ему был указан срок готовности к 3 часам 22 июня с.г. Петров к этому указанию отнесся крайне халатно»[381]. Это прямое подтверждение того, что уже 19 июня командование округа с политработниками точно знало, что в 3 часа ночи 22 июня начнется нападение Германии.
19 июня 1941 г. НКО и ГШ издали (очередной) приказ НКО № 0042[382], первая же фраза которого (вновь) констатирует факт злостного бардака: «По маскировке аэродромов и важнейших военных объектов до сих пор ничего существенного не сделано». Судя по всему, этот приказ явился прямым следствием результатов инспекции заместителя наркома обороны К.А. Мерецкова состояния ВВС ЗАПОВО, которая была осуществлена по прямому приказу Сталина за неделю до начала войны (то есть 15 июня)[383]. Этот приказ — весьма любопытный документ. Во-первых, он был подписан как наркомом обороны, так и начальником Генерального штаба Красной Армии. Во-вторых, в приказе содержится прямой категорический запрет на линейное и скученное расположение самолетов на аэродромах. В-третьих, в этом приказе вопросам маскировки был придан максимально расширенный характер. Проще говоря, в приказе речь шла уже не только о маскировке объектов ВВС, в первую очередь аэродромов, дислоцирующихся на них самолетов и аэродромных постройках, но и о маскировке артиллерийских, мотомеханизированных частей, складов и других важнейших военных объектов. Приказная часть этого документа четко свидетельствует, что этот документ родился действительно в порядке реакции на результаты инспекции Мерецкова.
20 июня 1941 г. ГРУ подготовило и направило высшему руководству СССР донесение «О признаках неизбежности нападения Германии на СССР в ближайшие дни»[384].
20 июня 1941 г. НКО и ГШ (Тимошенко и Жуков) издали приказ НКО № 0043[385], уже конкретно для ВВС, в преамбуле которого опять содержится прямая констатация отсутствия какой-либо маскировки в ВВС. Более того, подчеркивалось, что «такое отношение к маскировке как к одному из главных видов боевой готовности ВВС дальше терпимо быть не может». Разница между приказом № 0043 и приказом К- 0042 состоит прежде всего в том, что наряду с Тимошенко и Жуковым приказ № 0043 подписал также и член Главного военного совета, секретарь ЦК ВКП(б) Г.М. Маленков (от лица ПБ ЦК ВКП(б) курировал вопросы авиации). Причем об исполнении приказано доносить ежедневно начальнику ГУ ВВС Красной Армии. Приказ от 20 июня объясняет, чем конкретно не угодил наркому обороны и НГШ ими же изданный приказ от 19 июня. Дело в том, что пункт № 8 приказа от 19 июня хотя и косвенно, но делал начальника ГШ как бы ответственным за исполнение приказа, так как гласил, что «исполнение донести через начальника Генерального штаба». Но в это время разведка уже просто вовсю глотку орала, что с минуты на минуту грянет нападение. Осознав, что никакими приказами этот злостный бардак в ВВС не исправить, тем более в самое ближайшее время, и уяснив себе, что в случае внезапного нападения немцев авиацию передового базирования ожидает практически неизбежный погром, нарком обороны и НГШ приказом от 20 июня окончательно свалили всю ответственность за неумолимо грядущую катастрофу на командующих ВВС округов и их военные советы. По-другому расценить этот приказ невозможно. Но даже такой вывод меркнет в своем значении перед тем фактом, какие сроки исполнения упомянутых приказов прописали эти двое. У обоих приказов — № 0042 от 19 июня 1941 г. и № 0043 от 20 июня 1941 г. — сроки исполнения как отдельных мероприятий, так и в целом самого приказа указаны в большом диапазоне: от 1, 5 до 15 и 20 июля и даже октября 1941 г.?!
Вот как это понимать, если именно в это время, то есть 20 июня 1941 г., разведка уже действительно во всю глотку кричала, что с минуты на минуту грянет нападение?! И как при таких обстоятельствах у обоих повернулась рука подписать эти приказы с такими сроками исполнения?!
20 июня 1941 г. начался процесс перехода погранотрядов и частей погранвойск в подчинение командиров приграничных дивизий РККА, там, где по приказу НКО и ГШ приграничные дивизии согласно своим ПП вышли в погранзону на свои рубежи, а на отдельных участках границы пограничники даже стали передавать свои позиции войскам.
20 июня 1941 г. командующий Черноморским флотом приказал командиру 7-й авиаэскадрильи пограничных войск перейти согласно ПП в оперативное подчинение командиру Одесской военно-морской базы и привести авиа эскадрилью в полную боевую готовность, то есть, по сути, на местах дело дошло уже даже до практической реализации предписаний ПП[386].
20 июня 1941 г. командующие флотами и флотилиями отчитались об исполнении приказа о переходе в состояние готовности № 2. Вот, например, как отчитался командующий КБФ: «Донесение командующего Краснознаменным Балтийским флотом командующим Ленинградским и Прибалтийским Особыми Военными округами, начальнику Погранвойск. 20 июня 1941 г. Части КБФ с 19.6.41 г. приведены в боевую готовность по плану № 2, развернуты КП, усилена патрульная служба в устье Финского залива и Ирбенско-го пролива. Командующий КБФ Вице-адмирал Трибуц»[387].
По аналогичной схеме отчитались и командующие Черноморским и Северным флотами. Обратите внимание на то, перед кем отчитывались командующие флотами — не перед своим наркомом Н.Г. Кузнецовым и тем более не за исполнение якобы им же отданного приказа, а перед командующими приморскими военными округами, у которых они и так находились в оперативном подчинении и от которых они и получили дублирующее указание Генштаба о приведении флотов в повышенную боевую готовность, она же оперативная готовность № 2, а также перед командующим погранвойсками СССР, то есть перед заместителем Берии.
Правда, отчитаться-то отчитались, только вот до сих пор непонятно, как могло получиться, что при усилении патрульной службы в устье Финского залива и Ирбенского пролива воздушные корсары люфтваффе смогли безнаказанно заминировать с воздуха фарватер между Кронштадтом и Ленинградом, а затем спокойно вернуться на свой аэродром в Финляндии в местечке Утти?![388] И хотя это произошло рано утром 22 июня 1941 г., но ведь усиление-то патрульной службы КБФ было организовано, если верить отчету Трибуца, еще 20 июня?!
То же самое и с Черноморским флотом. Накануне войны завершились практические учения ЧФ. Корабли только-только вошли в свои порты. Личный состав и командиры получили долгожданный отдых и право сойти на берег. Кончилось это тем, что даже в последнюю предвоенную ночь моряки вовсю гуляли с барышнями на танцах, а командный состав ЧФ и вовсе был на банкете по случаю окончания маневров — соответственно даже полная боевая готовность, на языке ВМФ оперативная готовность № 1, была объявлена лишь тогда, когда на Севастополь посыпались первые немецкие бомбы. В Центральном военно-морском архиве и по сей день хранятся засекреченные с 1943 г. «Записки участника обороны Севастополя» капитана 1-го ранга А.К. Евсеева. Координаты архивного хранения — Ф. 2. On. 1. Д. 315. Л. 6—126. Судьба у этих записок сразу стала незавидной — 28 декабря 1943 г. адмирал Иван Степанович Исаков приказал засекретить их. Так они и засекречены до сих пор[389] .
20 июня 1941 г. в 3.00 утра начальник ОУ ГШ генерал Ватутин направил командующим Одесским, Прибалтийским и Ленинградским округами телеграммы, которыми им предписывалось «не позднее 23.6.41 представить в ГШ разработку вопросов взаимодействия» с флотами — соответственно с Черноморским, Балтийским и Северным. В 5 часов утра уже 21 июня 1941 г. телеграмма аналогичного содержания отправлена и в адрес командующего войсками Закавказского военного округа[390]. При всем искреннем уважении к памяти этого военачальника, более чем затруднительно воздержаться от нелицеприятного вопроса, пускай и в ретроспективе: а что, раньше нельзя было вспомнить об этом?! Ведь и до 20 июня знали о точной дате нападения, а 20 июня 1941 г. все уже абсолютно точно знали, что нападение произойдет ранним утром 22 июня. Когда же местному командованию было время согласовывать свои действия?!
20 и 21 июня 1941 г. высшее советское руководство предупредило руководителей крупнейших партийных организаций страны о нападении Германии[391]. Как впоследствии вспоминал В.П. Пронин (1-й секретарь МК партии), Сталин им прямо заявил: «Возможно нападение немцев»![392] А нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов в своих мемуарах отмечал, что «по словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал в эту субботу (то есть 21 июня. —
21 июня 1941 г. ранним утром в авиадивизии ЗАПОВО поступила телеграмма следующего содержания: «Сов. секретно Серия «Г»