Такое невежество со стороны Старшины, который специально занимается этим делом, выглядит странно.
2. Активизация работы со Старшиной никоим образом не должна отражаться на работе с Корсиканцем.
Нужно добиться регулярного получения от него материалов его ведомства, главным образом, о потенциале экономических ресурсов Германии, о торговых договорах с другими странами, о положении валютного рынка и т. д., о чем мы уже неоднократно указывали.
Вместе с тем поговорите с Корсиканцем, кого из его близких людей можно также непосредственно переключить на связь с нами. В первую очередь обсудите вопрос о Греке, Итальянце и Кузене. Нас также интересует дальнейшее изучение Лебера (в будущем Брэм) и Головы. Определите, наконец, кто такой Икс, почему Корсиканец упорно не называет его имени»[257].
Проще говоря, информация «Старшины» явно уже не раз вызывала в Центре, вежливо говоря, недоуменное удивление. Соответственно и высказанный в письме серьезный укор в адрес агента — не случайность. Ведь он же занимал пост начальника 5-го отделения разведывательного отдела ВВС Германии. В руководимое им отделение поступали все сообщения германских военно-воздушных атташе из всех стран мира, а также иная не менее важная для любой разведки информация. Среди его источников был некто Б. Шмидт, который отвечал за хранение секретных карт с нанесенными на них целями для бомбометания. Проще говоря, выходит, что Шмидт и, очевидно, другие сотрудники вольно или же по указаниям абвера распространяли дезинформацию, которую заглатывал «Старшина» и затем передавал своему куратору из советской разведки. То есть, фактически не раздумывая, даже без собственной предварительной проверки, агент передавал куратору из разведки любые данные, которые попадали в его руки. Отсюда и столь резкий укор Центра — «Такое невежество со стороны Старшины, который специально занимается этим делом, выглядит странно». А ведь это пока (пока!) еще мягкий упрек в передаче советской разведке дезинформации.
Подчеркиваю, что об этом укоряющем агента в «странном невежестве» письме Фитин физически не мог не знать — германское направление деятельности советской внешней разведки тогда было самым главным, и вся документация, в том числе и переписка с берлинской резидентурой, проходила через руки руководителя советской внешней разведки, то есть самого Павла Михайловича Фитина. Но если он сам написал, что хорошо знал этот источник, то весьма трудно понять, как в его воспоминании появилось утверждение о том, что он не сомневался в правдивости его информации?!
Слегка отвлекаясь от основной темы, не могу не отметить также и то, что, вежливо говоря, именно невежественными сообщениями «Старшины», которые направлял НКГБ СССР в ГРУ и ГШ, впоследствии оправдывались даже маршалы, пытаясь хоть как-то объяснить причины трагедии 22 июня, в том числе оправдать то главное обстоятельство, что Генштаб «почему-то проморгал» наиболее сильный удар вермахта именно левым крылом, главным образом по Прибалтийскому и особенно Западному особым военным округам. Например, Маршал Советского Союза М.В. Захаров, который, оставив потомкам одни из самых честных и объективных воспоминаний о деятельности Генерального штаба накануне войны, тем не менее не смог удержаться от того, чтобы не сослаться па аналогичную «невежественную» информацию «Старшины».
Фактически единственная по настоящему ценная крупица информации, которая полностью адекватно соответствовала реалиям того дня, заключалась в том, что Германия уже полностью изготовилась к нападению на СССР и удара можно было ожидать в любой момент. Однако и эта единственно ценная часть была слишком общей. В вопросах войны и мира всегда нужна запредельная конкретика. Малейшая ошибка или даже неточность может слишком дорого обойтись. Не говоря уже о том, что утверждение о готовности Германии напасть в любое время после информации агента — так это еще надо было проверить полностью ни от кого и ни от чего независимым образом, что, кстати говоря, и было сделано, но об этом скажем чуть ниже.]
Продолжим цитирование воспоминаний Фитина: «Мы вместе с наркомом в час дня прибыли в приемную Сталина в Кремле. После доклада помощника о нашем приходе нас пригласили в кабинет. Сталин поздоровался кивком головы, но сесть не предложил, да и сам за все время разговора не садился. Он прохаживался по кабинету, останавливаясь, чтобы задать вопрос или сосредоточиться на интересовавших его моментах доклада или ответа на его вопрос.
Подойдя к большому столу, который находился слева от входа и на котором стопками лежали многочисленные сообщения и докладные записки, а на одной из них был сверху наш документ (обратите на это внимание: значит, они не у дверей торчали, а стояли очень близко к столу, иначе не смогли бы заметить, что лежит сверху одной из стопок. —
— Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз? (??? —
Мы молчим. Ведь всего три дня назад — 14 июня — газеты опубликовали заявление ТАСС, в котором говорилось, что Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского Пакта о ненападении, как и Советский Союз. И.В. Сталин продолжал расхаживать по кабинету, изредка попыхивая трубкой. Наконец, остановившись перед нами, он спросил:
— Что за человек, сообщивший эти сведения?
Мы были готовы к ответу на этот вопрос, и я дал подробную характеристику нашему источнику. В частности, сказал, что он немец, близок нам идеологически, вместе с другими патриотами готов всячески содействовать борьбе с фашизмом. Работает в министерстве воздушного флота и очень осведомлен. Как только ему стал известен срок нападения Германии на Советский Союз, он вызвал на внеочередную встречу нашего разведчика, у которого состоял на связи, и передал настоящее сообщение. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации.
После окончания моего доклада вновь наступила длительная пауза. Сталин, подойдя к своему рабочему столу и повернувшись к нам, произнес:
— Дезинформация! Можете быть свободны.
Мы ушли встревоженные…»[258]
При всем глубочайшем личном уважении к памяти о П.М. Фитине, как о выдающемся человеке, возглавлявшим советскую внешнюю разведку в самые трудные времена накануне и во время войны, очень сложно отделаться от странного впечатления, которое провоцируют отдельные моменты этого описания.
Во-первых, если исходить из начальной части описания посещения кабинета Сталина, получается, что между Иосифом Виссарионовичем и визитерами произошел какой-то весьма оживленный диалог по интересовавшим Сталина вопросам. Однако последующая часть описания полностью сконцентрирована только на обсуждении направленного ему сообщения из берлинской резидентуры. Как это следует понимать, что на самом деле обсуждалось, о чем шла речь в начале встречи, вследствие чего последовала столь остро негативная реакция Сталина — непонятно.
Во-вторых, описание реакции Сталина на доложенную информацию в виде его заявления «Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз?» — просто вгоняет в ступор!