Стэнтон прослушал более десятка голосовых сообщений, связанных с расследованием, прежде чем до него донесся голос Нины.
«Получила от тебя весточку, — наговорила она на его автоответчик, — и сразу заподозрила, что ты снова строишь козни, делая из меня вегетарианку, не иначе. Но не волнуйся, мясо так долго лежало в моем морозильнике, что я все равно собиралась его выкинуть. Думаю, я и твой мохнатый приятель как-нибудь протянем здесь на свежей рыбке. Перезвони, когда сможешь. И береги себя».
Стэнтон окинул взглядом своих подчиненных, склонившихся над микроскопами. По строжайшему распоряжению из штаб-квартиры ЦКЗ в Атланте никто из них не мог никому ни словом обмолвиться о вспышке заболевания, связанного с употреблением в пищу мяса. Каждый раз, как только пробегал самый смутный слух о возможном «коровьем бешенстве», среди обывателей начиналась паника, акции производителей мясопродуктов обрушивались на бирже, что приводило к миллиардным убыткам. А потому и Стэнтон в своем сообщении не рассказал Нине о случае с Джоном Доу. Просто намекнул, что ей лучше внять его совету и исключить мясное из своего рациона, о чем он с ней не раз беседовал прежде.
— Доктор Стэнтон! Взгляните, что у меня видно на предметном стекле! — воскликнула одна из его помощниц.
Он отключил телефон и поспешил пройти за защитный экран в противоположном конце лаборатории. Рядом с женщиной-экспертом Джиао Чен сидела Микаела Тэйн. Когда ее смена в Пресвитерианской больнице закончилась, Стэнтон сам пригласил ее к себе в институт, чтобы держать в курсе проводимых исследований. Когда обнаружение ФСБ у пациента можно будет предать огласке, ему хотелось, чтобы отдали должное той, кто первой заподозрила и диагностировала заболевание.
— Очертания идентичны ФСБ, — пояснила Чен, уступая начальнику место, — но прогрессия просто невероятная. Развитие идет намного быстрее обычного.
Стэнтон приник к окулярам самого мощного электронного микроскопа. Обычно прионы, подобно ДНК, имели форму спиралей, но сейчас он видел, как эти спирали раскрутились и сложились в нечто, похожее на мехи аккордеона.
— Сколько времени прошло со времени получения исходного материала? — спросил Стэнтон.
— Всего два часа, — ответила Чен.
Прионы, которые привык наблюдать Стэнтон, достигали этой стадии в течение месяца или даже дольше. При «коровьем бешенстве» приходилось порой изучать, что потребляла жертва три-четыре года назад, чтобы выявить источник зараженного мяса. Но эти протеины трансформировались быстрее, чем все, которые ему доводилось видеть прежде. С такой скоростью развивались только вирусы.
— Если уровень агрессивности сохранится, — заметила Чен, — они полностью завладеют таламусом за считанные сутки. А еще через несколько дней наступит смерть мозга.
— Значит, заражение произошло совсем недавно, — констатировал Стэнтон.
Джиао Чен кивнула:
— Несомненно. В противном случае пациент уже был бы мертв.
Стэнтон пристально посмотрел на Дэвиса.
— Нам не остается ничего, кроме как попробовать применить антитела.
— Габриель!
— Какие антитела? — недоуменно спросила Тэйн.
Это был результат их самого последнего эксперимента в стремлении найти способ излечения, объяснил Стэнтон. Организм человека не мог сам создать защитные антитела против чужеродных прионов, потому что человеческая иммунная система ошибочно принимала их за нормальные прионы головного мозга. Тогда ученые института «отключили» нормальные прионы мозга мышей (побочным результатом чего и явилась необычайная храбрость грызунов при столкновении со змеями), а затем ввели им аномальные прионы. И тогда мышам удалось выработать антитела против посторонних прионов, которые можно было извлечь и теоретически использовать как лекарство. Проблема заключалась в том, что Стэнтон и его помощники еще ни разу не испытывали подобный метод на людях, хотя результаты опытов в чашке Петри показали большую вероятность успеха.
Но Дэвис выглядел встревоженным.