— Спокойно. Он немного с придурью, но вас очень уважает. Он плохого не сделает, не предаст, — ответила она уверенно.
— Ты правда так думаешь? — еще раз спросил я.
И она кивнула. А мне нужно было принимать решение. Вызвав начальника поезда нажатием кнопки звонка, я приказал ему:
— Остановите поезд и начинайте движение в обратном направлении. Мы немедленно возвращаемся в Москву.
Вскоре бронепоезд снизил скорость. И на какой-то станции, кажется «Татарский Тракт», мы остановились. Ранний январский вечер уже давно вошел в свои права, и вокруг, в темноте простора раскинувшихся во все стороны полей, по-прежнему бушевала непогода. В свете единственного фонаря, подвешенного над входом небольшого станционного домика, вьюга крутила снежные хлопья. А я смотрел на это и молчал, пребывая в мрачном настроении. Пожалуй, в такой неопределенной и вместе с тем угрожающей ситуации я здесь еще не оказывался. Крутя в пальцах простой карандаш, и делая вид, что отмечаю им что-то на тревожных телеграммах, которые продолжали приходить, я пытался анализировать ситуацию, но никакого определенного выхода из сложившегося тупикового положения пока не находил.
В Москве явно происходило что-то нехорошее, очень напоминающее мятеж. Из телеграмм разных подразделений ОГПУ следовало, что на многих столичных предприятиях троцкистами объявлена всеобщая забастовка, а военные не желают разгонять бастующих и митингующих. Во всяком случае, начальник Штаба РККА Михаил Тухачевский проигнорировал приказ наркомвоенмора Ворошилова. А начальник академии имени Фрунзе Роберт Эйдеман, сделавший карьеру из латышских стрелков, и вовсе отказался предоставить для выполнения этой задачи своих курсантов.
В Московском военном округе ситуация выглядела не лучше. Командовавший столичным округом Борис Шапошников как раз болел, а его заместитель, брат Валериана Куйбышева Николай, ничего толком быстро организовать не мог. Когда он вышел к бойцам, те не давали ему говорить, скандируя лозунги за свободу Троцкого, не желая выполнять приказы о разгоне рабочих, поддерживавших троцкистов. И положение складывалось просто отчаянное, осложненное тем, что и половина аппарата ОГПУ тоже саботировала приказы, ведь там до сих пор находилось немало сторонников не только Троцкого, но и Ягоды, которых я не успел вычистить за столь короткий срок. Как мне докладывали телеграммами начальники отделов, сохранявшие пока лояльность, многие сотрудники выражали недовольство и открыто говорили, что не желают участвовать во всем этом бардаке. Правда, никаких действий пока не предпринимали, а лишь молчаливо бездействовали.
Саботаж явно имел место. И в этом плане армия меня беспокоила сейчас даже больше. Хотя бы потому, что в распоряжении того же Тухачевского имелось гораздо больше людей и вооружения, чем у всей системы ОГПУ вместе с пограничниками и с милицией. Я, конечно, имел некоторое представление о конфликте, назревающем в армейском командовании между Тухачевским и Ворошиловым, но особенно до этого момента не беспокоился по этому поводу, поскольку знал, что в моей прежней истории ничего серьезного из этого в тот раз в 1928 году не произошло. Тухачевского тогда Сталин просто отправил на какое-то время покомандовать Ленинградским военным округом, упрекнув за излишний милитаризм. Потом Тухачевского опять вернули на самый верх армейского руководства, назначив в 1931 году начальником вооружений Красной Армии, а потом и первым заместителем наркомвоенмора. Тухачевский в тот раз был прощен, а до его ареста в 1937 году было еще далеко. Теперь же события, похоже, приобретали совсем иной оборот.
Возможно, мне следовало послать телеграмму Сталину? Но, меня останавливала от этого нехорошая мысль, что именно Сталин мог стоять за событиями, которые происходили сейчас в Москве. Ведь генсек, поднаторевший в аппаратных играх, мог легко провести меня, как неопытного сопливого школяра, сделав вид, будто бы приближает меня к себе и доверяет настолько, что даже отправляет вместо себя в столь важную поездку. А на самом деле все это могло быть хорошо продуманной ловушкой. Ведь если Иосиф Виссарионович заподозрил во мне какую-то опасность для своей власти, например, после того, как я вывел на чистую воду Ягоду и укрепил свое положение в ОГПУ созданием верховной тройки, то он мог и избавиться от меня, отослав с глаз долой из столицы под благовидным предлогом.
А накануне генсек, допустим, просто усыплял мою бдительность, приглашая на посиделки с участием членов Политбюро и обещая место среди них. Я же принял все это, что называется, за чистую монету, купился на блеф. А потом, когда мой поезд отъехал подальше, Сталин мог приказать Ежову арестовать Трилиссера, чтобы обезглавить ОГПУ, вновь возвратив контору в непосредственное подчинение партийному аппарату. И потому я вполне верил Глебу Бокию, что в Сибири, или даже по дороге туда, меня могли постараться ликвидировать. Если рассматривать ситуацию с такой параноидальной точки зрения, то становилась понятной и та поспешность, с которой Сталин назначил Ежова куратором ОГПУ от ЦК партии.
Но, если все происходящее было генсеком запланировано, то возникал вопрос о том, какое это имеет отношение к неожиданной активизации троцкистов? Возможно ли, что Сталин специально инициировал все эти беспорядки, например, с помощью двойного агента Блюмкина, используя его связь с Троцким, чтобы быстро выявить всех троцкистов, еще оставшихся на свободе? Только вот непонятно, почему тогда одновременно с выступлениями рабочих начались брожения в армии? И не означает ли это, что у Иосифа Виссарионовича что-то пошло не по плану? Или же он все-таки недооценил троцкистов? Тут уже я мог винить и себя самого за идею отправить Троцкого и всю троцкистскую верхушку в Горки, вместо того, чтобы разделить главных троцкистов, раскидав их по разным ссылкам, как было в той моей истории. И вот это мое нововведение, этот расчет на то, что пауки, посаженные в одну банку, сожрут друг друга, мог не сработать. Похоже, что и я, и Сталин, который одобрил мою идею, недооценили силу сплоченности руководства оппозиции вокруг своего лидера. Если так, то оставлять оппозиционеров в Горках было, конечно, ошибкой.
Глава 23
Обратно мы ехали гораздо медленнее. Поскольку все те поезда, которые задерживали до этого железнодорожники ради обеспечения приличной скорости нашего передвижения в сторону Сибири, и пущенные за нами, как только наш бронепоезд проехал дальше, теперь оказались по отношению к нам на встречном пути. И с каждым из них приходилось разъезжаться, простаивая на разъездах. Ведь во многих местах имелась всего одна железнодорожная колея. Но, вынужденные простои можно было использовать для организации сеансов связи с Москвой.
Несмотря на то, что первые опыты по внедрению радиосвязи на железнодорожном транспорте американцы проделали еще в 1906 году, чтобы координировать в пути действия диспетчеров и машинистов, на железнодорожных путях Советского Союза радиосвязь появилась только в тридцать шестом. Да и то сначала лишь в виде опытных радиоустановок. А до этого, чтобы воспользоваться телеграфной связью, даже самым важным литерным поездам обязательно приходилось делать остановки. Еще хорошо, если телеграфные линии, натянутые на деревянных столбах вдоль железной дороги, имелись. Вот только не везде были и они. Впрочем, нам повезло, что линия тянулась вдоль путей, а связисты бронепоезда знали свое дело, быстро подключая нас к телеграфу по моему распоряжению даже на маленьких станциях, а на больших они и распоряжений не дожидались, поскольку хорошо знали, что начальству связь необходима. В ее обеспечении и состояла их служба. Когда поезд стоял, надев на ноги специальные «когти», самоотверженные связисты ловко забирались на столбы и присоединяли провода. А как только поезд трогался, эти провода, присоединенные к линии скользящими контактами плоских зажимов, слетали сами. И связисты быстро сматывали их уже во время движения.
Читая донесения в виде телеграмм, расшифрованных Эльзой, я сильно волновался. Мне нужно было немедленно реагировать на все эти тревожные сигналы, приходящие из столицы. И на ближайшем разъезде я приказал начальнику поезда снова организовать подключение к телеграфной линии, дав указание Эльзе набрать шифром телеграмму начальнику СПЕКО, короткое содержание которой написал карандашом на обратной стороне одного из прочитанных сообщений: «Менжинский — Бокию. Приказываю немедленно вывезти Троцкого из Горок в изолятор, подконтрольный вашему отделу. Остальных лидеров троцкистов тоже срочно распределите по изоляторам в разных местах». Когда Эльза отправила сообщение, ответ пришел неожиданно быстро: «Бокий — Менжинскому. Выполнение вашего приказа невозможно. Красногвардейцы троцкистов захватили Горки. Имело место предательство среди наших сотрудников. Сейчас в Горках, по моим сведениям, троцкистами создан оперативный штаб. Туда стекаются войска, лояльные Троцкому. События переходят в фазу открытого мятежа».
«Ну вот и доигрались с пауками в банке! Хотели, чтобы они друг друга сожрали, но все получилось наоборот. Пауки сплотились еще сильнее. Теперь самое главное — это чтобы они не скушали нас!» — подумал я с нарастающей тревогой в душе. И отправил новую телеграмму: «Менжинский — Бокию. Доложите подробнее ситуацию с Трилиссером и Ежовым. И что предпринимает Сталин?» Вскоре последовал ответ: «Бокий — Менжинскому. Трилиссер в бегах. Связь с ним потеряна. Ежов пытается взять всю Лубянку под свой контроль. Но в нашем центральном аппарате продолжается тихий саботаж, в том числе и противодействие усилиям Ежова, хотя он сообщает всем, что ему даны полномочия Сталиным. Меня Ежов пытался привлечь на свою сторону. Пришлось объявить ему, что выполняю и буду выполнять лишь ваши указания. Сам Сталин находится в Кремле. Он приказал усилить охрану. Со мной на связь с его стороны никто не выходил. Мои попытки связаться с ним тоже ни к чему не привели. Трубку постоянно берет секретарь, говорит, что генсек очень занят».
Я отправил еще одно сообщение: «Менжинский — Бокию. Назначаю вас исполняющим обязанности председателя ОГПУ до моего прибытия. Оставайтесь на телеграфе и всеми силами сохраняйте контроль за ним. По возможности блокируйте отправку сообщений другими лицами. Ежову не подчиняйтесь. По возможности примите меры к его нейтрализации. Пошлите директивы на места по пути моего следования всем местным чекистам о сборе по тревоге на вокзалах для обеспечения моей безопасности. В Москве мобилизуйте все силы ОГПУ, милиции и погранвойск против троцкистов. Установите контакты с лояльными военными».
Пропустив несколько поездов на разъезде, мы снова тронулись в путь. За иллюминаторами бронепоезда стояла тьма, но непогода уже не так бушевала. Снежный буран постепенно ослаб и прекратился. А через какое-то время кое-где в облачности появились прорехи, откуда темноту ночи немного разбавлял свет луны и далеких звезд.
Ночь выдалась тревожная. В столице, похоже, намечался переворот. А я находился в этот момент слишком далеко, чтобы повлиять на события непосредственно. Потому я не мог позволить себе пойти спать, пытаясь прояснять обстановку с помощью телеграмм на каждой остановке по пути следования бронепоезда. А обстановка вырисовывалась весьма непростая. Троцкисты, похоже, действовали сами по себе. А Сталин, возможно, дал команду Ежову арестовать Трилиссера, потому что подозревали его в связи с троцкистами, в покровительстве тому же Блюмкину.
А этот Блюмкин затаился так, что найти его никак не могли всем ОГПУ, разумеется, неспроста. Именно после разговора с Троцким он пропал. И произошло это перед всеми столичными беспорядками явно неслучайно. У меня было стойкое ощущение, что роль Блюмкина, возможно, гораздо более зловещая, чем казалось мне поначалу. Возможно, что именно он являлся связующим звеном между Троцким и отрядами красногвардейцев-троцкистов? Или же ему поручили вообще всю оперативную координацию сторонников Троцкого?