— Да, — ответил немецкий офицер и быстро заговорил, нанизывая торопливые слова на нить мысли, как бусины на короткую нить: — Мы устали воевать, мы хотим уйти. Если будете штурмовать дальше — сомнете, но мы заберем еще многих ваших. Пропустите нас, мы уйдем.

Хейман махнул рукой за спину, туда, где приглушенно грохотала артиллерия и мириады вспышек расцвечивали чернильное ночное небо яркими цветами.

— Мы уйдем, — повторил он. — Забирайте шверпункт.

Наверное, никогда майор не испытывал столь сильного искушения поддаться на самое простое и легкое решение. Никогда… И так же, как тяжело было гунну просить о пропуске, так же тяжело оказалось для Натана ответить ему единственно возможным образом:

— Нет.

Лейтенант склонил голову, исподлобья рассматривая оппонента пытливым взором.

— Вы устали, а вот нам нравится воевать, — уточнил майор. — Мы примем капитуляцию и обойдемся с вами по правилам и обычаям войны. Но на большее не рассчитывайте. Да и некуда вам уходить — ваш шверпункт уже в глубоком тылу.

Хейман помолчал, нахмурив брови, его черные пальцы стиснули пряжку ремня.

— Не можем, — произнес он наконец. — Честь немецкого солдата не позволяет просто взять и сложить оружие.

— Увы, вы ошибаетесь, — вымолвил Натан. — Честь — это привилегия победителей. Побежденный может сохранить лишь немного достоинства.

Немец метнул в него взгляд, полный яростной ненависти, так что Натан едва не отшатнулся, лишь невероятным усилием воли сохранив внешнее спокойствие и невозмутимость.

— Тогда мы устроим вам кровавую баню! — прохрипел лейтенант. — Мы погибнем, но и вам мало не будет! — Он резко взмахнул руками, словно охватывая все поле боя, черными контурами проступавшее вокруг. — Смотрите, сколько ваших трупов и техники. Будет больше!

Майор без лишней спешки посмотрел налево. Затем так же внимательно посмотрел направо.

— Действительно, — согласился он. — Немало наших полегло сегодня, и немало погибнет завтра. Впрочем, «У короля много!».[123] Но… Я не вижу здесь немецкой техники. Наверное, вы бережете ее для утра?

Словно незримая нить, невидимая глазу, но прочнее стали, соединила их взоры. Офицеры прожигали друг друга огненными взглядами, в которых явственно читались угроза, смерть, отчаянная решимость и горячая надежда. Это было настоящее единоборство, измерение двух воль, где на одной стороне оказалась сила, готовая идти до конца, невзирая на потери. А на другой — отчаяние безнадежности, способное в любой момент взорваться безумием последнего безнадежного боя.

Хейман опустил глаза первым. Он молча развернулся и зашагал в темноту, раскачиваясь из стороны в сторону. Натан облегченно выдохнул, склонил голову и украдкой вытер со лба пот. Оба не проронили ни слова — исход их поединка был очевиден для обоих.

«Тяжелый день», — подумал майор, превозмогая неистовое желание сесть прямо на землю и дико расхохотаться, сбрасывая напряжение минувших суток. Штурмовать «Форт» ему было уже нечем и некем, сегодняшний штурм стоил батальону огромных потерь, а технику у него забрали, перебросив на другой участок, где дела шли еще хуже. Поэтому грядущий день обещал стать гекатомбой и британских солдат, и союзников, если у тех еще остались силы.

Теперь не станет, потому что даже если нет ни солдат, ни техники, остается британский дух, но он вечен.[124] И не бошам, вдребезги проигравшимся, растерявшим славу и силу, ставить условия…