Зарядный ящик на шестнадцать снарядов не желал открываться — заело замок. Тогда его просто взломали двумя ударами саперного топорика.

— Заряжай.

Звучно клацнул поршень затвора, досылая тридцатисемимиллиметровый фугасный снаряд.

— Ящик!

— Готово.

Три деревянных ящика были уложены на дно глубокой траншеи, самые дюжие солдаты скорчились на них в полуприседе, пряча головы за бруствером.

— Опоры на плечо! — скомандовал Боцман.

Пушка «Пюто» устанавливалась на станке с двумя станинами и передним упором, эту треногу приняли бойцы на ящиках, держа на весу почти сто пятьдесят килограммов. Траншейное орудие было некуда установить, так чтобы этого не заметил вражеский пулеметчик, поэтому пришлось импровизировать. Наводчик быстро шевелил губами, словно делая про себя последние расчеты. Галлоуэй не видел лейтенанта и его группу, но представлял, где они примерно находятся. Рыжий сержант всматривался до рези в глазах в нужную точку, ловя малейшее движение, ожидая сигнала.

— Не могу, — пожаловался сквозь зубы солдат из-под станины. — Не выдержу…

— Сейчас… Сейчас… — лихорадочно бормотал Боцман, успокаивая то ли себя, то ли несчастного, изнывающего под тяжестью пушки. По личному и богатому опыту ирландец знал, что все неприятности начинаются, стоит только на мгновение отвлечься.

— Тяжело, сейчас упадет! — с натугой прохрипел солдат. Кто-то полез на ящик, чтобы помочь, Боцман моргнул, но в этот момент по ушам полоснул крик:

— Ракета!

Хотя сержант Галлоуэй ждал сигнальной ракеты, как святого причастия, огненно-красный росчерк все равно взмыл в небо неожиданно, и, пока Боцман разворачивался, чтобы отдать приказ, все началось как будто само собой.

Гренадеры дали второй залп винтовочными гранатами. С единым нечеловеческим рыком расчет «чертовой дудки» одним рывком поднял пушку, упор буквально врезался в рыхлую землю бруствера, станины повисли, удерживаемые крепкими руками. Наводчик приник к прицелу, обхватив обеими руками казенник орудия.

Счет времени шел на секунды. Человек у прицела дергал казенник из стороны в сторону, и, повинуясь его движениями, живая опора так же перемещала орудие.

— Вижу… вижу… почти… левее… — бормотал наводчик, казалось, еще мгновение, и его побелевшие от напряжения пальцы сомнут металл. Секунды бежали, как стартующий спринтер. Сто к одному, что пулеметчик уже увидел их и сейчас разворачивает ствол, ловя в прицел пушку и весь расчет. Один из «опорных» солдат тонко завыл, чувствуя, как тяжелый металл давит, давит, словно пресс, заставляя согнуться, уронить ношу.

— Упадет!

Пушка за спиной коротко гавкнула, и Дрегер ринулся вперед, молча, словно выпущенная стрела. Он не оглядывался, но по топоту и лязгу знал, что вся группа последовала за ним, рассыпаясь на ходу, охватывая капонир изломанным полукругом.

Хотелось палить не переставая, но нечеловеческим усилием Шейн удерживался. Стрелять из винчестера по бетону было глупо, надеяться, что случайная дробина залетит в бойницу и поразит стрелка, — не намного умнее. Уперев приклад в плечо, разворачиваясь всем корпусом, янки уже не бежал, а быстро шел вперед на полусогнутых, страхуя Мартина. Сейчас огнеметчик был самым ценным бойцом в команде. Даймант заметил какое-то движение справа и выстрелил, как обычно, благословляя творение американских оружейников, благодаря которым можно не особо тщательно целиться. Кто-то в серой вражеской форме упал на землю, извиваясь и подвывая от боли.

Две мишени, три оставшихся в дробовике заряда. Прекрасный счет.