Солнце почти село, когда я вышла из дома. Шел снег. Я позвонила Самиру. Он не ответил. Снег был редкий и мелкий, он скорее раздражал, чем радовал. Улица была покрыта снежной жижей. Кроссовки быстро промокли. Но я продолжала идти в декабрьской темноте.

Окна в конюшне запотели изнутри от конного дыхания и тепла, а также от включенной печки. Я подошла к стойлу лошади Аманды. Дверца был открыта.

– Можем поговорить?

Она не ответила.

Я вошла и села возле морды Девлина. Аманда водила щеткой по гладкой шкуре коня, каждый раз очищая щетку от шерсти. Конь весь сиял, но Аманда не останавливалась. Не хотела смотреть мне в глаза.

Что я тут делаю? Почему мне нужно объясняться перед Амандой? Почему мне так важно успокоить ее? Я ничего плохого не сделала. И все равно пришла сказать, что ничего серьезного не случилось, что все так же, как и прежде, и ей не о чем беспокоиться. И попросить прощения. Такой была наша дружба. Я просила прощения вне зависимости от того, виновата я или нет. И всегда я. Аманда никогда.

Девлин нагнул морду и обдал мне волосы горячим дыханием. Я погладила его по носу. Прошло полгода с тех пор, как я в последний раз была в конюшне. А ведь раньше я здесь практически жила. Папа всегда говорил, что как только я начну «интересоваться мальчиками», я заброшу конный спорт, и я вынуждена признать, что он был прав. Каждый раз, оказываясь здесь, я говорила себе, что вернусь к верховой езде, но вскоре об этом забывала.

– Аманда, – начала я, желая поскорее закончить с этим трудным разговором.

– Ты не можешь… Аманда повернулась ко мне и подняла руку со щеткой вверх. Голос ее дрожал от возмущения. – Я не понимаю, о чем ты только думаешь, Майя. Не понимаю, какой реакции ты ждешь от меня. Ты, что, не видишь, что это неправильно. Ты соображаешь, что ты натворила?

Я кивнула. Лучше со всем соглашаться. Это ускорит разговор.

– Я понимаю, что с Сиббе приходится нелегко, я правда понимаю, но… – Она зарыдала. Видимо, с чего-то решила, что дело в ней. – Но, Майя, он не заслуживает такого обращения. Ему сейчас тяжело, Майя, ты не можешь так поступать с ним.

Еще раз произнесешь «Майя», и я тебе врежу, подумала я, но заставила себя прикусить язык и считать до ста. Надо дать ей выговориться. Только молчать и делать вид, что слушаю.

Все равно подруге не понять. Не понять, что все, что мне хочется, это закричать, что она дура и ничего не понимает. Например, того, что все эти ласкательные имена, которые она придумала, больше подходят персонажам комиксов, чем реальным людям. Лаббе и Сиббе. Тудде и Лудде. Билли, Вилли, Дилли.[18] Я сглотнула.

Аманда была просто невыносима. Почему все думают, что они понимают, каково это – быть девушкой Себастиана? Только я одна знаю, что это такое на самом деле. Знаю и хочу с этим покончить. Никто не представляет, как паршиво у меня на душе. Аманда страшно меня бесила, но я не знала, что с этим делать, и слушала молча.

– Я не… это не…

– А Самир? Это нечестно и по отношению к нему тоже. Ты влюблена в него?

Она фыркнула с таким презрением, словно мы говорили о жирном политике-националисте в вельветовых штанах, женатом и с детьми.

Почему нет? Почему я не могу быть влюблена в Самира? Что тут такого удивительного? С тех пор как Аманда начала встречаться с Лаббе, она начала воспринимать Самира как свой благотворительный проект. Самир такой умный. Самир такой смешной. Самир такой умный. И такой смешной. Я говорила, что он умный?

– Нет, – покачала я головой. – Нет. – У меня не было сил задаваться вопросом, люблю я Самира или нет. Возможно, в тот момент я лгала, но я не знала, что еще мне сказать. – Я не знаю. Мне тяжело, Аманда. Мне нравится Самир. С ним проще, чем с Себастианом. С Себастианом…

Мне даже не нужно было заканчивать предложения. Можно было спокойно дать Аманде додумать все самой. Ей лучше было бы зарыдать, чтобы мы рыдали вместе. Аманда бы этого не вынесла. Она ненавидела, когда кто-то другой, не она, был в центре внимания. Но можно начать плакать, когда она успокоится. Чтобы она бросилась меня утешать и перешла на мою сторону. Но у меня не было сил даже на рыдания.