Глава восьмая...был близок к провалу

Я встал и подошел к окну. Отогнул занавеску и посмотрел на площадь. В коридоре кто-то шумно снимал ботинки, голос незнакомый. А на улице суетились рабочие, растягивая между столбов красный транспарант с белыми буквами. Полного текста пока что было не видно, только вторую часть. «...годом, товарищи!». Еще двое рабочих раскручивали гирлянду из цветных лампочек. Доводили, так сказать, до ума новогоднее оформление площади.

– Иван, хочу представить тебе своего коллегу, Константина Семеновича, – торжественно провозгласил от двери Феликс. В комнату бочком просочился маленький щуплый человечек в сером костюме и черной водолазке. Он был прямо-таки антиподом Феликса. Говорил почти шепотом, никаких широких жестов руками. Да что там! Не то, что широких, вообще никаких жестов! Он вцепился одной рукой в другую, как будто даже случайно не хотел показать языком тела хоть что-нибудь.

– Здрассьте, – смущенно не глядя в мою сторону сказал он и бочком пробрался к стулу. Присел на краешек.

– День добрый, – сказал я и снова бросил взгляд за окно. У рабочих наконец-то получилось натянуть полосу ткани с белыми буквами целиком. Зато с гирляндой была явно какая-то проблема. Светиться она отказывалась категорически. И по этому поводу мужик в белой каске возмущался и размахивал руками.

– Иван, я нижайше прошу меня простить, но я рассказал Константину Семеновичу вашу историю, – Феликс откинул верхнюю часть глобуса и извлек из бархатного нутра географического бара бутылочку армянского коньяка. – Дело в том, что потеря памяти – это в каком-то смысле его профиль. И он чрезвычайно заинтересовался вашей ситуацией. Вы не могли бы...

– Вы решили, что мне нужен доктор? – прохладно спросил я. Ну да, ну да. Сейчас этот незаметный хрен начнет задавать вопросы, а под дверью уже дежурит бригада крепких парней со смирительной рубашкой. Будешь отвечать честно – точно псих. Будешь отпираться и все отрицать – что-то тут нечисто, отмазываешься, значит все неоднозначно, и надо бы проехать в стационар и полечиться галоперидолом. А потом, может быть...

– Доктор?! – возмущенно переспросил Феликс и вскочил. – Доктор вам?! Да вы один из самых здравомыслящих молодых людей, которых я знаю! Просто с Костиком мы дружны уже много лет, и это ему, в некотором роде, требуется ваша помощь!

Повисло неловкое молчание. Бледные щеки не в меру скромного доктора порозовели. Взглядом он продолжал сверлить собственные носки. Фу, блин, даже как-то неудобно стало.

– Раз так, то я всегда готов, – хмыкнул я. – Как настоящий пионер.

– Да вы садитесь, Иван, что вы вскочили? – с виноватыми нотками попросил Феликс. – Давайте по граммулечке, чтобы расслабиться, и продолжим разговор. Костик, ты не стесняйся, говори, как есть. Я уверен, Иван отлично все поймет.

Я мысленно вздохнул, отложил на время свой жилищный вопрос и приготовился с энтузиазмом принимать участие в скучной беседе.

Правда, уже буквально минуту спустя скука сменилась энтузиазмом и любопытством.

Костик, в смысле, Константин Семенович Ковач, был главврачом закорской психушки. Ввиду географического положения, занималось это заведение в основном разгоном чертей. Закорск в восьмидесятом по сути уже был городком, но по статусу все еще назывался рабочим поселком. Основное население – работники лесоповала, деревообрабатывающей фабрики и еще парочки производств. Отчаянно скучающее и много пьющее. Так что основной профиль психлечебницы сложился уже давно – побеждать последствия близкого общения с зеленым змием. И другие диагнозы в тех краях практически никогда не ставили.

А Константин Семенович, еще когда учился в мединституте, мечтал быть большим ученым, а не крутить чертям хвосты. Так что при любом удобном случае он закапывается в архив и шерстит там всякие разные медицинские карточки. Материал для диссертации собирает. Из всего потока однотипных пациентов закорской психушки он выделил несколько случаев, не похожих на стандартную алкогольную нечисть. Но все они произошли до того, как он начал там работать. И все были так или иначе связаны с амнезией. Первым был мужчина, в сорок седьмом году, возрастом сорок семь. Такое вот совпадение. Его привезли, прихватив из центра города. Он топтался в полной прострации у местной достопримечательности – памятника Ленину с топором. Привычно подмахнули диагноз «алкогольный делирий», положили на вязки и запустили стандартный протокол. Правда, никаких чертей, гигантских пауков или злокозненных бюрократов в его бреду не присутствовало. По большому счету, он просто не помнил, кто он такой и как сюда попал. Примерно через сутки его память прояснилась. Он сообщил свое имя, и выяснилось, что он аж из Мурманска. Работал в школе учителем труда, последнее воспоминание – за август сорок шестого года. Потом как будто медленно моргнул, и вот он уже лежит, привязанный к неудобной кровати, а сосед по палате вкручивает ему про злокозненных бюрократов в черных нарукавниках, следящих из-под стола. Расслабляться, мол, нельзя, тут же подсунут на подпись что-то нелицеприятное, вот и отмывайся потом...

Но нашлись те, кто здоровяка-бородача вспомнил. Все то время, которое он не мог вспомнить, он был бригадиром на лесоповале. Пел песни густым басом и был заядлым бильярдистом. Правда, в прошлой жизни у оного пациента не было слуха, а бильярдный кий он никогда даже в руках не держал. Его выписали, когда за ним из Мурманска приехала заливающаяся слезами счастья жена.

Был и другой случай. Тоже связанный с якобы потерей памяти. Женщина, тридцать два года, попала в больницу в шестьдесят третьем. Ее нашли без сознания на опушке леса. Привезли по скорой, потом она пришла в себя, без памяти и в растерянности, и ее перевели из обычной терапии в психушку. Тоже по привычке поставили алкогольный делирий, хотя она уверяла, что к алкоголю никогда в жизни не прикасалась. Буквально на следующий день за ней явился муж, но она его не узнавала и уходить из больницы отказывалась. На имя, которым он ее называл, не откликалась. Через денек память ее прояснилась, вот только заботливого мужа в ней не оказалось. Она вспомнила, была бухгалтером на одном из московских предприятий. Возвращалась с работы домой, ей стало нехорошо, она присела на скамейку, а очнулась в закорской психушке через три года. Женой местного цыганского барона. И с ребенком даже. Как в результате разрешилась эта история – неизвестно, в истории болезни не записано.

И третий случай, тоже очень близкий по смыслу двум предыдущим. Попал к ним мужик, на первый взгляд по стандартной «статье» – пил как не в себя, потом в один не особенно прекрасный момент из-под стола полезли фашисты почему-то с зенитками, он в неравной схватке проиграл, забился в угол кухни, где его и нашли сердобольные соседи по коммуналке и вызвали бригаду. Он пришел в себя, фашисты растворились в галоперидольных парах, вот только вспомнил он совсем не того себя, которого знали все в Закорске. Он приехал в шестьдесят восьмом и обосновался в местном кабаке. Пел песни, радовал публику. Но после встречи с фашистами выяснилось, что петь он вовсе даже не умеет, название Закорск впервые слышит, и вообще «как я сюда попал из Свердловска?».

– Как видите, у всех этих трех случаев вырисовывается довольно четкая картина, – сцепив пальцы на коленях и старательно избегая смотреть в глаза, говорил Константин Семенович. – Все эти люди в какой-то момент вдруг бросили свою привычную жизнь, назвались чужими именами и покинули привычную обстановку. Пожили чужой жизнью, забыв про свою. А потом память вернулась.