Наша беседа, носящая интимный характер, состоялась с месяц тому назад на огороде, среди требующих срочной прополки капустных грядок. Элали, каким-то непостижимым для меня образом даже в своей невзрачной монастырской одежде умудрявшаяся выглядеть безупречно ухоженной и привлекательной, отбросила за плечи длинные белокурые косы и болезненно поморщилась:

— Работать, да еще в такие дни…

Я удивленно моргнула, совершенно не поняв смысла ее реплики. А какой сегодня день? Уж точно не праздничный…

— А ты разве еще не стала девушкой? — спросила она, встретив мой недоумевающий взгляд.

— Э-э-э… — растерянно замялась я. — Как это?

— Стать девушкой — значит обрести возможность иметь детей, — туманно намекнула Элали.

— Э-э-э… — еще сильнее стушевалась я. — Иметь детей?

— Глупая! — покровительственно хихикнула подруга. — Небось до сих пор веришь в сказки, будто детей находят в капусте?

— Их туда аист роняет! — улыбнулась я, стремясь побыстрее свести к безобидной шутке довольно щекотливый разговор, смущающий меня до невозможности.

— Точно! — окончательно развеселилась Элали. — Причем некоторых, судя по их скудным умственным способностям, головой вниз.

— Брат Флавиан утверждает, что дети ниспосылаются нам по милости богини Банрах, — авторитетно заявила я, смирно опуская глаза долу, перехватывая тяпку поудобнее и остервенело врубаясь в колючие сорняки.

— Ну да, как же, слушай его больше… Хотя нашим монахам простительно прозябать в невежестве, — небрежно фыркнула излишне опытная для своего юного возраста девочка. — Хочешь, покажу тебе правду? А то ведь так и помрешь дура дурой.

И ведь показала-таки! Помню свой стыд, а еще жгучую зависть к белокурой Элали, нежившейся в объятиях того, чей образ частенько являлся мне в одуряюще нескромных ночных снах… Но при всем желании я так и не сумела вообразить себя на месте подруги, с игривой улыбкой принимающей ласки стройного смуглокожего юноши. Не уверена, что позволила бы ему вот так же расстегнуть мою рубашку и уложить меня на спину (я почувствовала, как при этой мысли лицо залила краска)… Ах нет, я же не могу этого сделать! Я никогда не смогу лечь на спину — даже ради любви Ардена, поэтому я и сплю-то всегда на животе, а в классе беру скамеечку без спинки, чтобы ненароком не повредить…

Именно этот секрет выделяет меня среди остальных приютских детей, и, пожалуй, я отличаюсь от них не в лучшую, а в гораздо худшую сторону. Не знаю, как это произошло: поразило ли меня врожденное специфическое уродство или же стряслось еще что-то более ненормальное, но случилось самое страшное из всего, что только может случиться с ни в чем не повинным человеком. Я родилась не такой, как все нормальные люди! В Книге Преданий, которую я с большим трудом сумела на полчасика выкрасть из монастырской библиотеки, а затем незаметно положила на прежнее место, черным по белому написано: во всем нашем мире крыльями обладали лишь одни разумные существа — высшие правители из клана Полуночных эльфов. Да-да, это те самые проклятые Перворожденные, которые развязали войну за Блентайр и чуть не истребили людей.

Но Полуночные проиграли решающую битву и ушли неведомо куда, оставив свой город людям-победителям. С тех самых пор человеческий род яростно ненавидит всех эльфов, а крылатых — особенно, очень неохотно мирясь с присутствием Полуденных, иногда покидающих свой Зачарованный берег, чтобы посетить осеннюю ярмарку. Да, походка эльфов и по сию пору легка, а шаги невесомы, но иметь крылья не разрешается ни самим Перворожденным, ни их потомкам. Каждый выявленный людьми крылатый — это враг, ублюдок, злодей и подлое отродье, на веки вечные проклятый богиней Банрах!

Никто из старожилов Ролсби, как я ни теребила их своими надоедливыми расспросами, так и не смог вспомнить ни одного случая, когда крылатый эльф хотя бы раз появился в окрестностях Блентайра за последние пятьдесят лет. Кое-кто из старейшин упоминал, что где-то севернее, за Белыми горами, они, возможно, еще живут… Но звучало это не как правда, а как сказка, специально выдуманная для охваченного навязчивой идеей ребенка, поэтому скоро я отступилась и перестала докапываться до истины. Своевременно поняла, что делаю это во вред себе, ведь на меня уже поглядывают искоса и с подозрением перешептываются за спиной. За моей горбатой спиной… Ибо все-таки не зря я испортила рубашку, пришивая к ней небольшой мешочек, способный вместить мой горб. Все в округе относились ко мне снисходительно и чуть брезгливо, прощая странное поведение, потому что считали убогой уродкой, несчастной калекой, стесняющейся своей искривленной спины. Но они оказались неправы, ибо на самом деле это был вовсе не горб!

Я выпрямилась во весь рост и огляделась так бдительно, как будто в этот полуночный час кто-то мог увидеть мою щуплую фигурку, стоящую на скользкой крыше колокольни, и тихонько развязала тесемку плаща. Длинная рубашка, подобная тем, которые носили остальные приютские воспитанники, доходила мне почти до щиколоток, башмаки давно сносились от постоянных походов в деревню и обратно, а штанины грубых полотняных штанов смотрелись ровно в три раза шире моих худых ног. Я пошевелила плечами и потянулась, прогоняя все мрачные мысли этой ночи. Ничуть не тяготясь своим необычным грузом, с затаенным удовольствием ощутила то, что носила за спиной…

Между моими лопатками, вырастая прямо из позвоночника, притаился небольшой компактный комочек плоти, состоящий отнюдь не из хрящей или мозолей. По своему желанию я умела трансформировать этот комок, превращая его в свободно распахнутые… крылья! Впрочем, я всегда чувствовала свои крылья, даже не расправляя их. Мудрые монахи рассказывали, будто крылья Полуночных эльфов имели черную окраску, но я знала — мои не такие. Темными у моих крыльев оказались лишь тонкие косточки остова, а оттенок натянутых между ними перепонок, то есть собственно крыльев, менялся в зависимости от времени суток, когда сквозь них просвечивал Сол. Крылья выглядели то серыми, то перламутровыми, то лазоревыми… Вот только, увы, летать я не умела.

Мне стало интересно, в какой же цвет окрасит их Уна. Я стянула через голову свою неумело перешитую рубашку, подумав, что сейчас моя нескромность в полной мере соответствует понятиям порхающих, не обремененных излишней скованностью. Одна, полуобнаженная, на крыше здания, без всякого стыда разглядывающая себя — эта картина мне не понравилась. Я очень медленно осторожно расправила свои тонкие, как у летучей мыши, крылья и повернулась спиной к яркому, молочно-белому диску полуночного светила. Теплый ночной воздух с дружелюбной готовностью овеял плечи и как будто бы укутал мое тело в тончайший шелк. Мне стало невыразимо хорошо, но я тут же мысленно себя одернула: не следует так легкомысленно рисковать и стоять на крыше слишком долго. Нельзя делать глупости!

Я чуть повернула голову и с любопытством заглянула себе за плечо… К своему бесконечному изумлению, я обнаружила, что мои крылья изменились и выглядят сейчас еще красивее. Они показались мне непривычно большими и словно сотканными из мириад серебряных нитей, тонких и прочных одновременно… О-о-о, нынче они уподобились двум серебряным парусам, дерзко несущим меня навстречу самой прекрасной мечте!