— А я рассылаю целые кучи писем, в которых обещаю людям сказочное богатство! Откуда ты знаешь? Может, ты тоже лоханулся и готов пойти на все ради исполнения своей мечты?
— Я ничего не знаю. Просто должен поехать туда и посмотреть на них… Вдруг у нас что-то и получится.
— Ну и замечательно! Ну и отлично! Живи своей жизнью! Почему тебя так волнуют идиоты, которые сами выкладывают свои денежки?
Бенуа садится рядом со мной; диван угрожающе скрипит.
— Знаешь, когда-то я знал мальчика, очень похожего на Фелипе из письма твоей Элории. Того, которому выстрелили в спину…
— Я не знала. Да и откуда я могла знать? Я ведь не нарочно, Бенуа. Не хотела тебя ранить…
— Значит, и твои письма не для того, чтобы ранить людей? Зинзи, тебе на всех наплевать!
— Ничего подобного! Если бы мне было на всех наплевать, разве я бы согласилась искать пропавшую девушку? Кстати, моя последняя работа куда опаснее «нигерийских писем». Может, я и согласилась на нее только ради того, чтобы расквитаться с долгами и больше не сочинять душещипательных историй! И вообще, тебе-то что за дело?
— Фелипе застрелил я.
— Что?!
— Мы ходили ночевать в церковь — малыши и мы, подростки. Мы заботились о младших. Мне тогда было девятнадцать. Считалось, что у нас безопасно. А потом за нами пришли. Нас взяла в плен «Армия сопротивления Всевышнего». Еще до теперешних конфликтов их отряды переходили границу из Уганды. А может, на нас напала какая-нибудь отколовшаяся банда — не знаю. Они ворвались в церковь. Прикладами разбили головы малышам, которые еще не умели ходить. Убили всех, кто сопротивлялся. А остальных увели с собой в лес. Мы чуть не сошли с ума. Нас специально пугали
— Боже!
Бенуа натянуто улыбается:
— Нзамбе аза на замба те. В лесу Бога нет. Может быть, Он в то время заботился о победе нашей сборной. А может, Его волновало, что подростки рано начинают половую жизнь… Мне кажется, молодежь очень Его заботит.
— Я ничего не знала!
— Потому что не хотела знать. Ты так устроена, Зинзи. Не задаешь лишних вопросов. Расслабься, я бы все равно тебе не сказал. Я даже жене не сказал, когда мы поженились. Потом меня направили в специальный лагерь для детей — бывших солдат. Там нас пытались научить снова стать людьми… — Губы у него кривятся в жалкой гримасе, совсем не похожей на улыбку.
— Ты тогда получил Мангуста?
— Это было в девяносто пятом. Еще до машави. Но он ждал меня. Он ждал меня одиннадцать лет! Мы ехали на похороны отца Селви. Мы знали, что ехать опасно, но все же поехали: как-никак это отец. Надо было хотя бы детей с собой не брать. По дороге на нас напали боевики ДФОР. Я стал отбиваться. Убил двоих. Вот почему они меня подожгли.
— ДФОР? — У меня кружится голова. Как будто, если он расшифрует аббревиатуру, я что-нибудь пойму.
— Демократический фронт освобождения Руанды. Я думал, с войной давно покончено. Много лет я вел совсем другую жизнь. Познакомился с Селви. У нас появились дети. Я поступил в университет. Но война в Конго — как зверь. От нее не уйдешь, не скроешься! — Он проводит ладонью по шрамам на шее.