Автомобили отчаянно загудели, прижимаясь к обочине, и Манфреду удалось обогнать школьный автобус.
Дэн чуть притормозил, затем послал «ягуар» вперед по обочине, не обращая внимания на протестующие гудки водителя автобуса.
«Ягуар» был более скоростной машиной, и на прямом шоссе Дэн легко догнал кремовый автомобиль.
Он видел, как Манфред бросал беспокойные взгляды на зеркало заднего вида.
Впереди начинался резкий подъем. По обеим сторонам шоссе здесь росли высокие деревья. Параллельным с ними курсом двигался потрепанный микроавтобус. Пожилой водитель как раз пошел на обгон перегруженного грузовика с овощами, перегородив тем самым половину дороги.
Манфред, нажав на клаксон, попытался обойти обе машины. Он уже поравнялся с ними, когда на встречной полосе вдруг появился цементовоз.
Дэн изо всех сил нажал на педаль тормоза.
Цементовоз и «альфа-ромео» столкнулись с суммарной скоростью далеко за сто миль в час. В последний момент легковушка попыталась увернуться, но было слишком поздно.
Получив от цементовоза скользящий удар, «альфа» вылетела на обочину, чудом не задев ни микроавтобус, ни грузовик, и, оставив на шоссе черные полосы паленой резины, воткнулась в дерево.
Дэн остановил «ягуар», выключил мотор и медленно пошел к месту аварии.
Он знал, что торопиться некуда. Его опередили водители автобуса и грузовика, оба отчаянно жестикулирующие и пытающиеся перекричать друг друга.
– Я врач, – сказал Дэн, и они почтительно отошли в сторону.
– Ему нужен не врач, а гробовщик.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: Манфред Стайнер мертв. Дэн взял промокшую папку с пассажирского сиденья, инстинктивно осознав ее важность.
Его ярость исчезла. Он почувствовал жалость, глядя на труп, который сейчас выглядел таким маленьким, хрупким и не имеющим совсем никакого значения.
71
Солнце было ярким. Его лучи распадались на мириады ослепительных фрагментов, отразившись от покрытой рябью поверхности залива.
Ветер был достаточно сильным, чтобы яхты класса «Эрроу», идущие по ветру, развернули свои спинакеры. Синие, желтые и алые паруса, надутые ветром, ярко выделялись на фоне приглушенных тонов крутого берега бухты Дурбана.
Под навесом на юте яхты было прохладно, но толстяк был одет только в льняные легкие брюки и темно-синие эспадрильи.
Развалившись в шезлонге, он подставил дуновению ветра тугой живот цвета красного дерева, густо поросший волосами.