Григорий опять смеётся, но в этот раз по-другому. Хрипло и азартно. Будто радуется брошенному ему вызову и обещает нарушить мои планы. С этим мажором всё наперекосяк! Что бы я ни сказала — всё звучит неправильно.

— У тебя ничего не получится, зая, — а это он говорит, намеренно задевая губами мой висок и мочку, — ты слишком горячая.

А руками крепче прижимает меня к себе. Всё это работает: мурашки носятся толпами по спине, и низ живота отзывается жаром возбуждения, особенно когда я чувствую твёрдость в паху Гесса — он тоже завёлся. Надо бы прекращать эти опасные игры. Но мы же вроде как пожениться планируем, и родственники Гесса с нас глаз не сводят. А миллион я всё ещё хочу, поэтому отыгрываю роль до конца.

— Ты плохо меня знаешь, дорогой, — сообщаю с улыбкой и запускаю руку ему в волосы, — я останусь верна своим принципам до самого конца. Я очень принципиальная. Скоро уже уедем отсюда?

— Тебе не нравится праздник? — удивляется Григорий.

— Какой праздник? Я на работе, — отрезаю, но так, чтобы со стороны выглядело как воркование.

— Ну что ж, сделаем вид, что нам приспичило уединиться, поэтому мы не можем дольше остаться на людях.

Я сначала не понимаю, о чем он, но Гесс опять покушается на мои губы! Целует глубоко и страстно. По-настоящему. И до меня доходит его замысел. Я готова сквозь землю провалиться!

К счастью, длится это несколько мгновений, а то ноги у меня точно подкосились бы. Но надо отдать должное плану Григория — его отец и мачеха точно поверят в причину нашего бегства. Они же и сами такие!

Мы подходим проститься с бабулей Ви — так называет её внук, и мне велели называть. Я краснею от её понимающего взгляда, лопочу, как рада знакомству, и мы, наконец, идём к парковке. Держимся за руки до самой машины — я чувствую, как чужие взгляды сверлят спину.

Гесс открывает заднюю дверь, усаживает меня и садится следом. Почему-то я думала, что он поедет отдельно на том, на чем приехал, и его неожиданное соседство меня тревожит.

На улице смеркается, и ехать нам долго. Такое тесное общение без лишних ушей и глаз — водитель остаётся за перегородкой — может закончиться катастрофой.

— Отодвиньтесь, Григорий Эрнестович, — говорю и отползаю подальше к окну, — спектакль окончен.

Гесс не обижается. Он разворачивается и, откидываясь спиной на свою дверь, смотрит на меня с вызовом. Глаза его горят интересом, и мне кажется, что своим поведением я его не отталкиваю, а ещё больше завожу.

— Зая, зая… — тянет он, качая головой, — я же тебе уже говорил, что не насильник — помнишь?

Естественно, помню! Но дело тут совсем не в насилии. Я просто за себя не ручаюсь. Гесс мне нравится — отрицать это глупо — и мне бы хотелось много чего ему позволить, но ведь это путь в никуда. Я для него останусь «заей», хоть тресни. Не верю в любовь плейбоя к простой девушке, я не дурочка. А вот в то, что на работе будут проблемы — верю. Хотя… Если я получу свои денежки, а если ещё и от Вязьмина — можно не работать!

Но одно дело — уволиться самой, а совсем другое — вылететь с позором.

— У меня хорошая память, Григорий Эрнестович, и я не думаю, что вы на меня наброситесь, — он скептически хмыкает, — просто вечер был долгим, шампанское вкусным, а наша с вами актёрская игра достойна всяких похвал. Я просто возвращаю и вас, и себя в реальность, вот и всё.

Внезапно накатывает необъяснимая грусть. За окном стемнело, и это хорошо — значит, Гесс не увидит, как шампанское пытается побежать из уголков моих глаз. Однозначно это оно, а не слезы. В трезвом виде я бы ни за что не стала грустить из-за окончания нашей аферы.

— Ты действительно необычная девушка, — говорит задумчиво Гесс, — я не встречал таких раньше. И знаешь что? Составь мне компанию как друг на оставшиеся два дня. Мне бы хотелось с тобой просто пообщаться и отдохнуть на природе. А за это можешь попросить меня о чем-то помимо миллиона.