— И все же, — послышался за спиной старика голос Франсуа, — угробить такую дорогую лошадь!
— Заткнись! — рявкнул Адмирал. — Не из твоего кошелька плачено. А хочешь возместить расходы, жрите ее всем семейством — не возбраняется! Неплохая мысль — кормить вас мясом клячи, пока от нее не останутся одни кости, а то на вас еды не напасешься!
Мгновенно укрощенный, работник замолчал. Старческая, покрытая мозолями рука сомкнулась назапястье мальчика, извлекая его из укрытия.
— Пошли, — проворчал дед, — прятаться вот так — недостойно мужчины. Эка важность — скотину забили! Увидишь пару раз, как это делается, и привыкнешь. А будешь мокрой курицей, так я велю тебе самому на Рождество прирезать поросенка. Вот что происходит, если слишком долго держаться за материнскую юбку! Кобыла его, видите ли, обмочила, а он и ударился в панику!
Жюльен проснулся, почувствовав, что задыхается, его лицо и шея взмокли от пота. В первую секунду он не мог сообразить, где находится. В дортуаре пансиона? Но почему он спит сидя? Рядом беспокойно зашевелилась Клер, голова ее беспомощно свесилась набок — наверное, мать тоже сморил сон. Жюльен плохо видел ее в полутьме вагона, освещенного лишь слабенькой синеватой лампочкой ночника. Рядом, обхватив животы, дружно храпели крестьянин и толстая женщина. Мальчику захотелось достать носовой платок и вытереться — в вагоне было по-прежнему жарко. Вспомнив недавний кошмар, он весь напрягся. Как можно было забыть историю с лошадью? За прошедшие пять лет он ни разу о ней не вспомнил, казалось, она полностью стерлась из его памяти, и вот после встречи с матерью…
Лошадь звали Бурей. Нет, она вовсе не была наглой — просто немного норовистой, а отец не сумел внушить ей доверия.
— Она тебя боится, — нередко замечала Клер. — Впрочем, как и все в округе. Не знаю, отдаешь ли ты себе в этом отчет?
— Замолчи! — гремел в ответ отцовский голос. — Терпеть не могу пустых разговоров. Ты горожанка, а вам лишь бы поболтать — ничего другого не умеете. Пора бы тебе научиться держать язык за зубами, как все женщины в наших краях. Слово — все равно что охотничье ружье: только мужчина имеет право им пользоваться!
Пытаясь переменить позу, Жюльен заворочался в темноте. Вдруг мозг его пронзила мысль, от которой в груди глухо застучало сердце. Не из-за случая ли с кобылой он почти не отреагировал на смерть отца? Не из-за мертвой ли лошади, залившей его мочой, возле которой он весь день пролежал в кустах?
Закрыв глаза, он постарался сосредоточиться и все вспомнить. Ему тогда едва исполнилось семь лет… Жюльен вновь увидел ту сцену во всех подробностях. Когда пришли рабочие, он играл в оловянных солдатиков под столом в гостиной. Не вылезая оттуда, он смотрел на большие, покрытые илом сапоги, оставлявшие буро-зеленые следы на натертом до блеска паркете.
— Двухмачтовик рухнул… — пробормотал один из мужчин. — Лег на бок в считанные секунды… а месье Матиас как раз находился внизу. Должно быть, ветром сдвинуло опору. Все тросы полопались. Видит Бог, ничего сделать было нельзя…
Жюльен замер. Он понял, что пытался объяснить мастер — отец не раз брал его с собой на верфь, показывая огромные корпуса строящихся кораблей. Суда возводились на суше, на берегу моря, поддерживаемые мощными опорами. Люди, находившиеся на уровне киля большого корабля, казались совсем крошечными.
— Смотри, — обращался к нему отец, — вот эта часть будет под водой. Сейчас ты видишь то, что доступно только рыбам. — Жюльен хотел было засмеяться, но не смог: деревянная громада вызывала у него ужас. Когда мальчик запрокидывал голову, рассматривая форштевень, ему представлялось, что он улитка, над которой навис каблук прохожего. Отец, догадываясь об ощущениях сына, с силой ударял кулаком по борту, чтобы еще больше его напугать. Ни в коем случае нельзя было обнаруживать своего страха перед Матиасом — он тут же спешил этим воспользоваться.
— Не стучи, не нужно! — умолял он отца, хватая за полу куртки.
— Мокрая курица! — бранился тот. — Боишься, что судно обвалится? Вот глупец! Да на свете нет ничего прочнее. Запомни: все, что делает твой отец, — надежно и прочно!
Но мальчика его слова не убеждали, у него перехватывало дыхание, он вырывался и убегал, словно одна лишь тень судна могла его раздавить. Ему казалось, будто он слышит, как внутри корабля уже что-то хрустит, ломается, неумолимо надвигается на него… Обычно бегство Жюльена сопровождалось злобным смешком Матиаса:
— Вот подрастешь немного, мы выйдем в море, вдвоем. Я привяжу тебя к бушприту, как носовую фигуру. Тогда можешь хныкать сколько угодно, хоть выплачь все глаза — не поможет. Пора, пора заняться твоим воспитанием, пока мать еще не отдала тебя в ученики к парикмахеру!
Тогда, сидя под столом в гостиной и уставившись на маленьких альпийских стрелков из раскрашенного олова, Жюльен с необычайной яркостью представил эту картину. Двухмачтовик… лег на бок в считанные секунды… Одна из опор упала, и недостроенный парусник обрушился на отца. Матиасу едва хватило времени, чтобы поднять глаза и увидеть, как с чудовищным скрипом приближается к его голове деревянный борт. Инстинктивно он попытался пригнуться, но корабль навалился на него всей своей страшной массой, вдавив его в землю, и треск ломающегося киля заглушил предсмертный вопль.
— Вытащили его?! — взревел дед, молотя палкой об пол. — Возможно, он только ранен. Песок сухой, он мог в него провалиться, ничего себе не повредив! Песок под ним просел, и это его защитило, слышите вы, банда идиотов!
— Но, месье Шарль, — запротестовал мастер, — завалившийся на бок корпус не так то легко выпрямить. Когда я уходил, парни пытались приподнять его с помощью лебедки, да неизвестно еще, выдержат ли канаты.