Чэн Фэнтаю показалось это странным, он-то думал, что они заядлые поклонники Шан Сижуя, разве нет? Тогда почему удар по Шан Сижую доставляет им такую радость? Затем пришла другая мысль. Он-то принял это место за шанхайский оперный театр. Здесь же актёры и проститутки – люди одного толка[36], точнее, и не люди вовсе, а игрушки: у кого есть деньги, те могут терзать их как вздумается. От этой мысли Чэн Фэнтаю стало неуютно; дома, в Шанхае, отец воспитывал его так, что за каждую поданную чашку чая слуг пристало благодарить, а потому в глубине души он очень не любил соотечественников, делящих весь мир на высшее и низшее общество. Он похлопал Чача-эр по спине, призывая её сесть, и сказал:
– Ничего, Чача-эр, мы же это не нарочно, подожди чуть-чуть, и старший брат отведёт тебя к нему извиниться.
Двое старикашек в поведении Чэн Фэнтая усмотрели что-то своё и незаметно обменялись понимающими усмешками, подумав про себя, что извинения всего-навсего предлог. Неужели второй господин Чэн ищет оправданий, дабы прогуляться за кулисы? Страдания Шан Сижуя, казалось, ранили Шэн Цзыюня в самое сердце, выругавшись, он поднялся на ноги, чтобы посмотреть, где же сидит главный зачинщик этого безобразия. Чэн Фэнтай, склонившись, разговаривал, и лица его было не разглядеть. Шэн Цзыюнь продолжал рыскать взглядом в поиске виновника. Договорив, Чэн Фэнтай повернулся и поймал его взор, так что Шэн Цзыюню ничего не оставалось, кроме как подойти и поздороваться.
– Второй брат Чэн.
Старикашки поправили очки и осведомились:
– А это кто?
Чэн Фэнтай ответил:
– Младший брат моего старого товарища по университету, шестой молодой господин из шанхайской семьи Шэн, Шэн Цзыюнь, сейчас учится в Бэйпине.
Старикашки, наслышанные о семье Шэн, тут же принялись наперебой расхваливать таланты Шэн Цзыюня, и тот, с покрасневшим от стыда лицом, одну за другой возвращал им любезности.
Чэн Фэнтай сказал:
– Будет вам, сейчас начнётся представление, молодому господину Шэну нужно возвращаться на своё место.
Шэн Цзыюнь согласно кивнул, и только он повернулся, как Чэн Фэнтай ухватил его за манжету и, наклонившись, прошипел в самое ухо:
– Подожди-ка, я ещё задам тебе пару вопросов!
Сердце Шэн Цзыюня бешено заколотилось.
На сцене Шан Сижуй издал несколько скрипучих звуков и запел, из его гортани полились ясные и мягкие звуки, модуляции его голоса напоминали пение иволги. Эту оперу, «Опьянение Ян-гуйфэй», Чэн Фэнтай уже смотрел несколько раз за компанию, но едва мог разобрать и пару слов: «Взошла луна над островом, и явился там заяц яшмовый[37] с востока. Покинула луна тот остров в море, и мир вдруг разделился пополам».
А дальше Чэн Фэнтай уже не помнил. Хотя Чэн Фэнтай слов не разбирал, сперва молча слушая этот голос, он мало-помалу начал понимать смысл и тихонько стал напевать себе под нос. Тут он обнаружил ещё одно преимущество китайского театра перед западным: визгливые звуки хуциня[38] бодрили слушателей, не позволяя тем, кто ничего не понимал в происходящем, провалиться в дремоту.
Зазвучал высокий голос, и вдруг зал охватило волнение. Многие, возмутившись, вставали со своих мест и покидали зал, а некоторые и вовсе принялись свистеть.
Чэн Фэнтай не понимал, что происходит, а старикашки, сидевшие поблизости, с досадой вздохнули:
– Ай! Где это видано! Хорошо же «Опьянение Ян-гуйфэй»!
Другой добавил: