– Я… – начинаю я, но Сюзи моментально перебивает меня:

– Ну, или хотя бы пока телефон не включат. Тогда я позвоню родителям, и уж они-то найдут способ вытащить меня отсюда, – она умоляюще смотрит мне в глаза. Пряди волос падают ей на лицо.

Мне становится жалко Сюзи, когда я вижу, как отчаянно она пытается улыбнуться, а на глаза ей наворачиваются слезы. Собственно говоря, я бы тоже не хотела ночевать в этом сыром, холодном месте. А еще та часть меня, которой я обычно стараюсь не чувствовать, вдруг подсказывает, что очень даже неплохо, если в доме со мной будет кто-нибудь еще. Заполнит тишину. Прошлой ночью мне так удивительно хорошо, спокойно спалось, когда я знала, что внизу на диване спит Оливер. Кто-то вместе со мной под одной крышей.

– Хорошо, – говорю я.

На лице Сюзи расцветает улыбка, обнажая ее идеально ровные зубы.

– Сбегаю, возьму свой рюкзак, – говорит она. – Встретимся снаружи, договорились?

Я киваю, Сюзи поворачивается и исчезает в полутьме, направляясь к внутренней двери, которая, очевидно, ведет на кухню.

Свечи на столах вновь зажгли, тут и там появились вытянутые язычки пламени, бросающие янтарные блики на стены. Я уже собираюсь выскользнуть наружу, как вдруг замечаю какое-то движение под потолком. Замечаю нечто такое, чего не могла увидеть в темноте.

Мотылек.

Наверное, он сидел на потолочных балках, а теперь взмыл в воздух, привлеченный блеском огня, и решил спуститься ближе к горящим свечам. У него серовато-белое, неестественно светлое для мотылька тельце. И усики у него совершенно белые. Нет, это не обычный мотылек.

Таких мотыльков я уже встречала в Чаще.

Костяной мотылек.

Он мелькает у меня перед глазами словно искра от костра. Ледяная искра, холодная, как январский мороз. Дикая, как февральская метель. Предвестник несчастья. К сожалению, я не могу предвидеть, что надвигается. Я не Жоржетта Уокер, моя двоюродная прапрабабушка, чья ночная тень позволяла ей видеть будущее в каплях росы на стеблях травинок. Предсказать я ничего не могу, но мои предчувствия меня не обманывают, а я ощущаю комок в горле и разливающуюся по всему телу тупую боль. Чувствую звон в ушах.

У меня между лопаток пробегает холодок, и я поворачиваюсь и выбегаю из столовой, пока меня не заметили и не посчитали вместе с остальными. Секунда – и я уже стою на холодном зимнем ветру.

У меня дрожат руки, сердце молотом стучит в ребра. Прислонясь плечом к столбу, который поддерживает навес крыльца, я жадно хватаю ртом воздух, зажмуриваю глаза, чтобы избавиться от преследующего меня образа белых изорванных по краям крыльев. Я пыталась убедить себя, что встреченный в лесу мотылек был обычной ночной бабочкой – да, зимней бабочкой цвета снега, и больше ничего. Но это было неправдой. Подобных мотыльков я должна бояться. Даже не счесть, сколько раз они упоминаются в книге заклятий. Там можно встретить сделанные углем зарисовки этих мотыльков с изорванными по краям крылышками, мохнатыми лапками и черными бусинками глаз, которые предвещают только одно: смерть.

Глаза слезятся от холода, в голове гудит колокол.

Над озером стелется туман, густой и мутный, как ольховый дым. Он напоминает мне о том дне, когда мы похоронили бабушку на маленьком кладбище на западном берегу озера. Похоронили в темной земле, где, накрытые искрошившимися могильными плитами, лежат золотоискатели.

«Погребальный туман» — так сказала о том дне мама. Только такая погода и подходит для похорон – чтобы горевать, чтобы прятать слезы, текущие по щекам, то, что нужно для оцепеневших, рвущихся на части сердец. Но теперь погребальный туман поднимается над озером, волнами скатываясь вниз по горным склонам. Туман-напоминание. А может быть, предупреждение.

Сегодня хороший день, чтобы хоронить мертвых.