Они поговорили еще пару минут, и Нина повесила трубку. Чувствуя себя одновременно и лучше, и хуже, она спустилась на кухню. Мередит, разумеется, мыла посуду.

Нина потянулась за полотенцем.

– Я бы вымыла сама.

– Тут тарелки со вчерашнего ужина и обеда. Когда, интересно, ты собиралась их мыть?

– Тише, тише. Это всего лишь посуда, а не…

– Не голодающие в Африке. Я помню. У тебя-то все дела важные. А я только управляю семейным бизнесом, забочусь о наших родителях и прибираю дом за героиней-сестрой.

– Я не это имела в виду.

Мередит повернулась к ней:

– Ну конечно.

Ее взгляд словно прожег Нину насквозь, разом обнажив все ее промахи.

– Я сейчас здесь, так ведь?

– Нет. Не похоже.

Мередит достала моющее средство и принялась тереть белую фаянсовую раковину.

Нина коснулась ее плеча.

– Извини, – только и смогла сказать она.

Мередит снова на нее посмотрела и провела по лбу тыльной стороной ладони, оставив мыльный след.

– Надолго ты с нами?

– Вряд ли. В Сьерра-Леоне…

– Обойдусь без подробностей. Ты опять удираешь. – На лице Мередит вдруг появилось что-то вроде улыбки. – Да я, черт возьми, на твоем месте сделала бы то же самое.

Нине стало стыдно как никогда. Она действительно удирала – от безразличной матери, осиротевшего дома, дерганой всезнайки-сестры, а главное, от воспоминаний, которых здесь было так много. Она понимала, что ее эгоизм тяжело отразится на Мередит и что, уехав, она махнет рукой на обещание, данное папе. Но бог свидетель, даже это не могло уже ее удержать.