Однако время уже смягчило ненависть Ницше к Лу. Он открывал ей двери. Он показывал ей канат. Она даже почти набралась мужества, чтобы пройти по нему. Хотя она не решилась окончательно, но приблизилась к пониманию больше всех других, так что оставалась самым разумным животным из всех его знакомых. Если следовать идее вечного возвращения, которая требовала, чтобы человек, оглядываясь в прошлое, превращал каждое «это было» в «я хотел, чтобы было так», он должен сказать «да» этому почти-ученичеству Лу и продолжать его ценить.

Если бы Ницше жил в соответствии с собственным идеалом и говорил «да», принимая свою судьбу, он должен был признать и собственную роль в боевых действиях между Элизабет и Лу. Озлобление и неприязнь, которые он чувствовал к Лу, превратились теперь в ненависть к Элизабет: он понял, как ловко она им манипулировала. Ее злоба, ложь и измышления заставили его вести долгую и бесчестную кампанию мести против Лу и Рэ. Еще хуже, чем дурацкие письма, которые она побудила его написать, и фальшивки, которым она заставила его верить, было то, что Элизабет преуспела в отторжении Ницше от его «я». Он снова оказался прикованным к эмоциям и ошибочно проявил верность бесчестному прошлому.

Теперь он возмущался тем, как Элизабет поддерживала в нем состояние постоянной ненависти именно в то время, когда его глубочайшим желанием было отказаться от любой зависти, ревности, мести и наказания, а вместо этого перейти к утверждению и принятию, стать тем, кто не желает ничего другого, кроме реальности. Собственная ненависть Элизабет, ее ревность, расплываясь, как чернила каракатицы, окутали туманом его мозг:

Элизабет отправила ему радостное, ликующее письмо, рассказывая, как она наслаждается этой «остроумной и веселой войной». На это он сухо ответил, что не рожден быть ничьим врагом, даже самой Элизабет. До того он уже обрывал все связи с матерью и Элизабет. Если он поступит так снова, это будет очередной акт отрицания, он снова скажет «нет». Вместо этого он будет продолжать поддерживать нейтральные контакты, описывать в письмах свои проблемы с прачечной и заказывать небольшие посылки – например, сосиски. Так он скажет «да». Он сохранит целостность своей личности и вместе с тем поддержит иллюзию связи.

Но этот удобный компромисс вскоре оказался разрушен. В сентябре он получил срочное сообщение от Франциски, которая призывала его вернуться в Наумбург. Элизабет, упорная Лама, собиралась отправиться в Парагвай и разделить судьбу с антисемитским агитатором Бернхардом Фёрстером.

Франциска не хотела терять дочь и экономку. Да и Ницше был потрясен тем, что Элизабет намерена вручить свое будущее явному демагогу, чьи моральные и политические взгляды внушали ему отвращение. Кроме того, это добавляло лицемерия стремлению Элизабет примириться с ним в течение последнего года: в Риме и даже позже она скрывала от него, что переписывается с твердолобым расистом, которого Ницше, как она хорошо знала, презирал. «Я не разделяю его энтузиазма по поводу “истинного германства” и тем более по поводу сохранения чистоты этой “славной” расы. Напротив, напротив…» [9]

Бернхард Фёрстер был на год старше Ницше. Это был импозантный патриот, с военной выправкой и в безупречном костюме. Он был весьма космат: исключительно густые каштановые волосы ниспадали с высокого, V-образного лба. Его брови выступали вперед, тонкие усики составляли идеальную горизонтальную линию. Подбородок обрамляла длинная, кудрявая каштановая борода ветхозаветного пророка, хотя это семитское сравнение не пришлось бы ему по вкусу. Глаза его постоянно бегали, их радужная оболочка была почти прозрачной – цвет льда с альпийских ледников. Взгляд идеалиста устремлялся куда-то вдаль. Он был фанатичным проповедником прогулок на свежем воздухе, вегетарианства, оздоровляющих свойств гимнастики, отказа от алкоголя и вивисекции. Будучи человеком скорее твердых убеждений, чем большого ума, он, подобно Ницше и Вагнеру, мечтал о преобразовании Германии, но если эти двое собирались совершить его культурными методами, то Фёрстер исповедовал расовый подход. Еврейская раса паразитировала на теле германского народа. Необходимо было восстановить чистоту крови.

Фёрстер и Элизабет несколько лет были весьма отдаленно знакомы друг с другом через матерей – вдов и столпов церкви. Элизабет не имела причин устанавливать более близкое знакомство, пока не стало ясно, что ее жизнь экономки при брате в Базеле подошла к концу и что она не может рассчитывать ни на будущее при нем, ни на брак с кем-то из его круга. Перед ней вырисовывалась мрачная перспектива заботиться о своей престарелой матери. Старые девы, при всей их добродетели, не могли рассчитывать в Наумбурге ни на власть, ни на достойный социальный статус. Ей нужно было срочно найти мужа.

Она встретила Фёрстера на Байрёйтском фестивале в 1876 году. Затем в Наумбурге она решила очаровать его. Она написала ему письмо, где подчеркивала, что считает себя ревностной сторонницей его взглядов. «Все мои знания – лишь слабое отражение вашего мощного ума. Таланты мои носят практический характер. Вот почему все ваши планы и величественные идеи меня возбуждают: их легко преобразовать в действия» [10].

Забавно следить по их переписке, как быстро она в своих письмах входит в образ веселой, любезной, безрассудной девушки, все больше увлекающейся Фёрстером и его политикой. Он оставался корректным, отстраненным и удивительно близоруким к тому, что происходило. В итоге ей пришлось привлечь его внимание, прислав денег на дело антисемитизма и рассказав о своем состоянии. Но даже после этого прошло довольно много времени, прежде чем он понял, что ему предлагают невесту с достаточным доходом для осуществления его мечты.

В мае 1880 года Фёрстер послал ей копию антисемитской петиции, которую он собирался подать Бисмарку. Он просил ее собрать подписи, и она охотно согласилась. Петиция призывала лишить евреев, которые «разрушают Германию», права голоса, права заниматься врачебной и юридической практикой, а также остановить дальнейшую иммиграцию евреев и изгнать всех ненатурализованных во имя очищения и возрождения человеческой расы и сохранения человеческой культуры. Всего было собрано 267 тысяч подписей. Петицию торжественно провезли по Берлину в конном экипаже и вручили Бисмарку, который, однако, отказался выполнить просьбу. Через год разъяренный и выведенный из равновесия Фёрстер в берлинском трамвае произнес антисемитскую тираду, которая привела к кровавой кулачной потасовке. В результате он потерял место учителя в гимназии, но стал одним из основателей Deutscher Volksverein (Германской народной партии) – полубандитской расистской организации, чьи идеи зиждились на национализме и ложно понятой теории эволюции.

Германская почва навсегда загрязнена сынами Авраама и почитателями златого тельца. Народная партия создаст Новую Германию – колонию чистокровных арийцев на земле, которая никогда не была подвергнута расовому загрязнению. Два года он провел в Южной Америке в поисках идеального места.

Элизабет регулярно писала ему. Когда он рассказал ей, что за пять тысяч марок в Парагвае можно купить прекрасный участок земли, она предложила выслать ему необходимую сумму, с напускной скромностью извиняясь за то, что это предложение денег может его обидеть. Пораженная тяготами его жизни в Парагвае, она предложила ему еще восемьсот марок, чтобы он мог хотя бы нанять себе слугу.

«В Средние века люди жертвовали десятую часть своих имений церкви в знак уважения к высшим идеалам. Почему же вам отказываться от моего подарка?» Далее она намекнула ему, что ее состояние равняется 28 тысячам марок. На тот случай, если он вновь ничего не поймет, она описывала себя как очень практичную женщину и прекрасную домохозяйку – как раз такую подругу, в которой отчаянно нуждаются смелые первопроходцы. Она правильно его оценила. Ее денег было недостаточно, чтобы финансировать все предприятие, но все же их было куда больше, чем предлагали другие уверовавшие.

Фёрстер вернулся в Германию. Он набирал колонистов. Он писал статьи. Он предпринимал турне по стране. Он выступал с речами, записи которых, как записи речей всех демагогов, включают слова «Аплодисменты!» или «Бурные аплодисменты!» в соответствующих местах.

Вагнер в 1880 году отказался подписать петицию Фёрстера. Хотя у композитора были свои антисемитские предрассудки, он с неприязнью относился к самому Фёрстеру, считая его утомительным, некультурным и не особенно умным. Но в Байрёйте эту точку зрения разделяли не все. Старый враг Ницше Ганс фон Вольцоген, редактор Bayreuther Blätter, с удовольствием предоставил Фёрстеру платформу для публикации его смехотворных статеек (в одной говорилось, что в первый же день, когда его партия придет к власти, полиция закроет все существующие школы для девочек).

Газета открывала важный доступ к Обществам покровителей Байрёйта по всей Германии. Они стали основной сетью работы Фёрстера – именно они поставляли аудиторию для речей, сопровождавшихся аплодисментами.

Сентябрь 1883 года выдался в Наумбурге неудачным. Хотя Ницше и его мать были едины в попытках отговорить Элизабет от устройства своей судьбы с Фёрстером, Элизабет объединилась с матерью, чтобы заставить Ницше прекратить заниматься своей кощунственной философией, остепениться и вернуться преподавать в университет. А может, еще и перестать якшаться с «не самыми милыми» людьми.

Франциска и Элизабет давили на него, сам он не мог оказать никакого влияния на решение Ламы выйти замуж за омерзительного Фёрстера и весь месяц вынужден был терпеть ее невыносимый расизм и твердое ощущение собственной правоты. Пора было уезжать.