Как я училась все эти шесть ленинградских лет? По-разному. Особенно трудно было, пожалуй, первые два года. Я привыкала.

Привыкала к новому коллективу учителей и учеников, к самой школе с её новыми для меня духом и стилем. Далеко не всё получалось, как хотелось бы. Сначала очень трудно было с английским. В Ленинграде иностранный язык тогда мы начинали учить с третьего класса, а в Пятигорске только с пятого. Так что, придя в пятый класс, я не знала даже английского алфавита. Помогла Валя, старшая сестра, дав самые азы. Она просто стала говорить дома со мной на английском, время от времени поясняя, как и почему, по каким законом английской грамматики, надо строить предложение так, а не иначе. Её старания не прошли даром, скоро мы с ней уже использовали английский в личных целях, конечно, на самом примитивном пока уровне. Если возникала ссора или неприятный разговор, мы переключались на английский, чтобы не нервировать маму.

Были у меня и субъективные сложности. Война с бомбежками и страшный переезд через Ладогу не прошли даром – я стала заикаться. И сильно. Спотыкалась я на согласных, особенно глухих, когда с них начиналось слова. К тому же я картавила, не выговаривая "л" и "р". Особенно сильно все эти дефекты вылезали у меня, когда я волновалась. А потому ответы у доски в классе были для меня пыткой.

Как я стеснялась тогда говорить при всех! Год от года, по мере привыкания к классу моё заикание становилось всё меньше и меньше, а в особенно трудных местах текста я пыталась поговорить сложную для меня фразу "с разбега". Поэтому впоследствии выработался у меня стиль быстрой речи, что не было хорошо. Все свои звуки я поставила на место уже только на первом курсе института, когда тщательно отрабатывала английскую фонетику в лингафонном кабинете.

А что больше всего волновало меня в средних классах, так это невозможность нормально готовить домашнее задание дома. Нет, дело было не в лени, да и телевизоров в то время не было. Просто для этого процесса мне нужна была соответствующая обстановка, а её не было. Приткнуться было нигде: 9-метровая комната, теснота, все ходят, переговариваются, натыкаясь друг на друга. Пока поела, помыла посуду, уже темнеет. Приходит с работы из школы Валя, делится с мамой новостями прошедшего дня, потом раскладывает на столе тетради для проверки – она работала учительницей – садится готовиться к урокам на завтра. Мама ложиться спать после ужина на диван, Валя ещё занята планами, тетрадями. Я пробираюсь с книгами и тетрадями на кухню. Боюсь что-нибудь забыть – в темноте потом будет не найти, да и входить в комнату потом сестра запрещает, пока они с мамой не уснут.

На кухне у нашей стены стоит маленький стол. Ставлю на него лампу с зеленым абажуром, раскрывая на закладке учебник, читаю. Взгляд скользит по строчкам, не охватывает содержание, потому что соседка Нина Васильевна Гусева, как всегда в это время, уже здесь. Подвязав почему-то не фартук, а махровое длинное полотенце вокруг живота, священнодействует над своими кастрюлями и сковородками. Дело вовсе не в запахах, волнующих мой полупустой желудок, а в том что свое кулинарное творчество она совмещается вокалом. Пела она всегда над плитой громко. Но не делать же замечания взрослому человеку, занятому на кухне тем, чем на ней положено заниматься – готовить, а не делать уроки! Делать письменные задания под вокал у меня получалось совсем неплохо, но вот устные! Встаю, беру учебник и иду в туалет. Сажусь на стульчак и начинаю читать, щурясь на строчке при свете тусклой лампочки под самым потолком. Даже пересказать вслух получается. А вот став постарше я нашла выход.

Прибежав из школы, наскоро поев и быстро крутанув назначенные мне Валей домашние дела, я собирала тетради, необходимые для завтрашних уроков, и взяв ученический билет, спешила в Публичку – так мы ласково называли публичную библиотеку – красивое старинное здание с белыми колоннами, поддерживающими портик многоступенчатого крыльца. Тяжёлые двери с латунными ручками открывали для меня мир покоя и удовольствия. На втором этаже я заполняла требования не только на учебники, но и на журналы вроде "Вокруг света" и "Юность", другую периодику.

Стараясь ступать неслышно в тишине огромного зала по дорожке прохода между рядами столов к своему месту, аккуратно отодвигала тяжёлый стул, садилась, нажимала кнопку на основании персональной настольной лампы. На мои тетради и книги сразу падает уютный круг света. С удовольствием я приступала к работе.

Закрыв последний учебник с чувством выполненного долга и сложив тетради, я погружалась в удовольствие непрограммного чтения и отрывалась от него только услышав басовитый звонок, возвещавший, что библиотека закрывалась.

Я до сих пор помню, как я с лёгким чувством сбегала вниз по широким ступеням на набережную, перебегала на углу у дворца Белосельских-Белозерских. Через искрящийся огнями Невский спокойно переходила к чугунной ограде Фонтанки: я любила смотреть на её ночные масляные чёрные воды. Течения её в темноте не было видно, но зато во всю длину её, насколько хватало взгляда, в реке купались с противоположного берега старинные особняки с ярко светящимися окнами, и отражались горящие там же на набережной шары фонарей, тихо колыхаясь на чёрный водной глади.

Иногда я вспоминаю те счастливые ночные прогулки из Публички домой до Техноложки, и мне кажется, будто я вновь ощущаю, как свежий Балтийский ветер треплет мне волосы на затылке, и вновь слышу, как Фонтанка лениво лижет гранит спусков, а на сердце уютно от чудного вечера, от ощущения бодрости движения засидевшегося тела и от звука моих быстрых шагов по плитам набережной. Фонтанку зимой я не любила и часто возвращалась на троллейбусе: зимой река становилось грязно-серой и разрисованный пунктирами шагов следов от спуска к спуску, и почти до середины замусоренной бутылками, банками, камнями, брошенными досужей рукой с набережной.