Когда Дана укладывали в темных сенях, он был больше похож на труп, чем на живого человека. Сейчас шея у него аккуратно перевязана, губы, кожа и даже ногти выглядят совсем иначе – естественными и живыми. Но глаза по-прежнему закрыты, а руки безжизненно лежат поверх пестренького лоскутного одеяла.

– ОНЕ? – Я не сразу сообразила, что речь идет о Дане, который по возрасту уже заслужил обращение «вы». Действительно, кто? Я осторожно взяла его за руку: его веки чуть заметно вздрогнули. Нас связывает много разного, так много, что и слова подходящего не подобрать! Знакомый, друг, попутчик, парень – если я назову Дана любым из этих слов, получится неправильно. Но как объяснить человеку таких старообразных нравов, как Настасья Васильевна, что нас связывает, я тоже не знаю.

Целительница спрятала руки под передник, и вздохнула:

– Ему мне помочь нечем!

– Как?!

– Так. По вере мне должно помогать всякой божьей душе, что пребывает в пути. Любой путник, кто постучал в мои двери, получит помощь. Но этому мне помочь нечем, его я в дом не впускала. Черный Меркит неспроста послал за ним волка. Значит, его душа колдуну приглянулась: порченая она или проданная. Среди чистых ее не видно!

– Значит, он умрет?

– Как знать – на все божья воля. Тело зарастет, но душа не в моей власти.

В груди противно заныло, сейчас я разревусь, хотя не плакала уже очень-очень давно. Слезы уже текут по щекам, горячая, крупная капля плюхнулась мне на руку.

– Что же мне делать? Он мой брат! Старший, – пробормотала я сквозь всхлипы. – Есть хоть какое-то средство ему помочь? Что, что мне сделать…

Женщина намочила в кадушке с водой полотенце, протянула мне вытереть слезы, с сочувствием покачала головой:

– Ну, разве только если брат… Ты все же деток моих из часовни увела, нехорошо будет промолчать. Неправильно! – Она прикрыла двери в дом и понизила голос: – Пойди в Слободку и попроси старцев его душу в тело вернуть, им что за душа – без разницы. Они по своей родной вере живут, не единому Христу Богу, а своим духам кланяются. Мне с ними говорить не о чем, здесь я тебе не помощница. Сама в Слободку пойдешь?

– Пойду! – кивнула я, вытирая слезы.

– Ладно, научу тебя что делать. Дите, что вы с мальчишками принесли – сынишка старца Макария. Ты его отнесешь в Слободку, обскажешь его родителю, что и как было в Горелой часовне. Он перед тобой за свою кровиночку в долгу будет и спросит, чего хочешь? Тут уже ты плачь и проси его брату твоему душу вернуть. Макарий даром что старец, а человек незлобный. Он тебя отведет с таким прошением к самому старшему со всех старцев, к самому Феодосию, в чьей руке людские души, и сам за тебя попросит. Уяснила али повторить?

– Уяснила, – кивнула я.

– Иди одевайся. Сейчас дите принесу, его небось обыскались!

Одеться мне недолго, я взяла куртку и толкнула дверь, чтобы выйти во двор, но Настасья Васильевна удержала меня:

– Погоди! Ты что, к старцам прямо так собралась идти, в чем стоишь?

Пожимаю плечами. Другого гардероба у меня не припасено: я и так сменила перемазанные в дороге свитер и брюки на более-менее чистые, после того как вымылась.

– Надо подыскать тебе что-то из одежи…