Начальство ценит в Гусе не только его командирские качества, но и трезвую голову: Гусь не пьяница, и, если употребляет нечто с градусами более сорока, то полный мизер — не более сотки в день. Учитывая холодный климат Синегорска с его зимними вьюгами и знобкими летними ветрами, принимая во внимание постоянное пребывание прапорщика вне помещений — на плацу, на технической территории, на периметре охраняемой зоны — легко понять, что в такой ситуации казенная одежонка не очень-то греет, а сто граммчиков — как-никак.

Вон, даже в Москве, которая долгое время считалась столицей нашей родины, а теперь даже стала столицей России, зимой слонам в цирке, чтобы они не дали с холоду дуба, регулярно на ночь подносят по стопке. Как считается, для сугрева. И это не анекдот, а неопровержимый факт.

Правда, в привычках Гуся есть небольшой нюанс. Сто граммов на девяносто шесть килограммов живого веса прапорщика, то же самое — что дробина для носорога. Поэтому Гусь от причитающейся ему ежедневной нормы воздерживается и позволяет себе захорошеть только по воскресеньям, после баньки под хорошую закусь.

За семь дней к рациону прапорщика набегает семьсот законных граммов, которые Гусь выкушивает за обедом без тостов и церемоний. Сверх семиста, даже если его пытаться принудить силой, Гусь в рот не возьмет ни капли. Характер на этот счет у него железный, а аргумент уважительный. «Вдруг объявят тревогу, — объясняет Гусь свою стойкость в отказе, — я что, должен в роту бежать нетверезый?» Потому бутылочку с семисотграммовым содержанием сорокаградусной в бригаде заслуженно называют «гусем».

Полковник Зотов ценит служак, и потому, когда Гусь попросил его принять, сделал это без промедления. Гусь тут же попросил разрешения выйти за дезертиром, убийцей и вором в погоню.

— Куда пойдешь? — спросил Зотов, намереваясь таким вопросом проверить, насколько серьезно Гусь продумал свои действия.

— На север, через тайгу к Аркуну.

— Ты так думаешь? А я считаю, что он, скорее всего, рванет на юг, чтобы вырваться к железной дороге.

— Нет, товарищ полковник, он пойдет на север.

— Почему так решил?

Гусь мог бы доложить о том, что в дежурке у топокарты оторван верхний край, но о таких вещах командиру сначала должен доложить капитан Лев. Чтобы не подставлять его, Гусь сказал:

— Лично я на юг не подался бы. Мимо поста ГАИ на мосту через Лысовку ночью на машине не проскочишь. А там никто не проезжал…

— Он мог обойти мост пешком.

— Не мог. Двадцать километров до Лысовки шоссе идет через болото. Бросить машину так, чтобы ее не сразу нашли, можно только в лесу у Сивой гривы. Пройти это расстояние до реки пешком до рассвета он не мог. Сидеть целый день и ждать темноты — это опасно. Он пошел на север.

— До реки через тайгу? Там сто двадцать километров. Идти без еды и компаса? Нет, мало верю.

— Товарищ полковник, — Гусь не собирался отступать, — Чикин не дурак. А умный всегда старается сделать то, во что другие меньше всего верят. Что до еды, то она у него есть. Он забрал три банки тушенки из пайка прапорщика Щербо…

— Допустим, так. Теперь объясни, почему тебе так хочется выйти на такое дело. Оно далеко не безопасное.

— Так точно, знаю, но у меня, товарищ полковник, на эту тварь обширное раздражение.

Когда Гусь не имел возможности употреблять более выразительные речевые обороты, он начинал выражаться с некоторой изысканностью. А в редких беседах с комбригом всегда стремился держать марку человека солидного и выдержанного. Вместе с Зотовым, в то время еще подполковником, они были в Чечне и однажды под Ачхоем попали в засаду. Броник, на котором боевая группа, сопровождавшая командира полка Зотова, ехала в качестве прикрытия, загорелся. Солдаты оставили броню и залегли в удобном кювете, выбитом в каменистом грунте.

Хотя чеченцы не жалели патронов и лупили по взводу Гуся почем зря, Зотов даже не пытался взять командование на себя. Он быстро разобрался, что засада не велика по силам и пытается взять над ними верх только боевым нахальством, поэтому решил посмотреть, чего стоит в таком деле прапорщик.