А потом Ардена бросилась прочь из дома – в одном платье и бархатных домашних туфлях. Мама побежала за ней.

Я тоже.

И день застыл навечно в том ледяном плену.

Ардена потом говорила, что мама упала сама. Но я видел, что она ее толкнула. Изо всех сил толкнула со скользкого причала на тонкий лёд. Мою хрупкую, тонкую, как тростинка, матушку. Лёд раскрыл свою жадную пасть черным провалом. Заглотил женщину и потащил на дно. Я бросился следом. Я ее не нашел, даже не увидел. Полынья осталась в стороне, вокруг был только лёд. Я тоже почти умер в тот день. Так сказал отец, когда я открыл глаза. Мне повезло, меня вытащил наш врачеватель, он же заплел для меня сон, такой глубокий, что мое дыхание почти прекратилось, а сердце замерло. Был лишь один способ меня спасти. Двериндариум. Мое исцеление и вечная клетка.

Отец говорил, что Ардена сожалеет, раскаивается, ужасно испугана. Что она всего лишь одинокий и несчастный ребенок… Что произошедшее – трагическая случайность, несчастный случай. Он много чего говорил потом, когда я пришел в себя. Я слушал молча. И вспоминал лицо сестры, стоящей на причале. Сожаления на нем не было.

Я потряс головой, с ненавистью сбрасывая с волос хлопья снега. Сжал руку в кулак, а душу запечатал. Эксперимент с Эйсоном доказал, что у моей сестры должны остаться эмоции. Остаточный страх, эхо льда, его запах. Без этого никак! Я же ощущал сегодня лишь радость, умиротворение, смех. Ежевику, когда она тащила меня на каток. И эту свежесть, покалывающую мне губы…

Никакой паники. Никакой злобы, страха, обиды, мстительности, жестокости.

Ни-че-го.

Ни одного следа прошлого, словно его… не было.

Я поднял голову, позволяя мерзким снежинкам ложиться на мое лицо. Я смотрел в темное небо, спрятавшись за тенями.

Вспоминал.

На мой безмолвный вопрос был лишь один ответ. Лишь один.

Совершено невероятный, невозможный ответ.