Понятно, почему с такою неприязнью и суровостью отнеслось к музыке, песням, пляскам и ряженью христианство первых веков; оно справедливо видело в них не одну простую забаву, но языческий обряд. С самого начала водворения христианства на Руси и вплоть до конца XVII столетия раздается громкий протест духовенства, направленный против народных игрищ. Нестор жаловался, что люди, нарицающиеся христианами, жили в его время «поганьскы»; дьявол, говорит он, соблазняет народ «всячьскыми льстьми, пребавляя ны от Бога трубами и скоморохы, гусльми и русальи…». Кирилл Туровский в слове о мытарствах в числе разных грехов указывает следующие: «Бесстудная словеса и плясание, еже в пиру и на свадбах и в павечерницах, и на игрищах и на улицах… и еже басии бають и в гусли гудуть». Митрополит Иоанн (XII век) поучал духовенство не посещать пиров или уходить с них, как скоро начнется играние, плясание и гудение[59]… Домострой Сильвестра называет песни, пляски, скакание, гудение, бубны, трубы и сопели делами богомерзкими, а Стоглав вооружается против следующих явлений: «В мирских свадьбах играют глумотворцы и арганники и смехотворцы и гусельники, и бесовские песни поют; и как в церкви венчатися поедут, священник со крестом идет, а перед ним со всеми теми играми бесовскими рыщут, а священницы им о том не возбраняют. В троицкую субботу по селам и по погостам сходятся мужи и жены на жальниках (кладбищах) и плачутся по гробом с великим кричаньем, и егда начнут играти скоморохи, гудцы и прегудницы, они же от плача преставше начнут скакати и плясати и в долони бити и песни сотонинские пети». По этому заявлению собор постановил в обязанность священникам убеждать паству, чтобы «в кое время родителей своих поминают, и они бы нищих поили и кормили по своей силе, а скоморохом, гудцом и всяким глумцом запрещали – и возбраняли» теми бесовскими играми смущать православных. Точно так же высказывается Стоглавный собор и против обычая сходиться в навечерии Рождества, и Крещения, и на Иванов день «творить глумы всякими плясаньими и гусльми». Приговорною грамотою Троицко-Сергиева монастыря 1555 г. было определено, чтобы монастырские крестьяне в волостях скоморохов не держали; а «у которого сотского в его сотной выймут скомороха или волхва или бабу-ворожею, и на том сотском и на его сотной на сте человек взяти пени десять рублев денег, а скомороха или волхва или бабу-ворожею, бив да ограбив, выбити из волости вон; а прохожих скоморохов в волость не пущать». В наказах монастырским приказчикам XVII века предписывалось наблюдать, чтобы крестьяне «в бесовские игры, в сопели и в гусли, и в гудки, и в домры, и во всякие игры не играли, и в домех у себя не держали». В 1636 г., по указу патриарха Иоасафа дана была память поповскому старосте и тиуну наблюдать, чтобы на праздники не было в Москве бесчинств; а то «вместо духовного торжества и веселия воспринимше игры и кощуны бесовские, повелевающе медведчиком и скомрахом на улицах и на торжищах и на распутиях сатанинския игры творити и в бубны бити, и в сурны ревети и руками плескати и плясати и иная неподобная деяти». Против тех же обычаев предостерегает и царская окружная грамота 1648 г.; она требует, чтобы православные не призывали к себе скоморохов с домрами, сурнами, волынками и всякими играми, чтобы медведей не водили и никаких бесовских див не творили и по ночам на улицах и полях и во время свадеб песен не пели и не плясали, и в ладони не били, и скоморошья платья и личин на себя не накладывали. Все эти действия, по словам грамоты, указывают на забвение Бога и православной веры, а потому воеводам предписывалось отбирать у всех музыкальные инструменты, ломать и жечь, а тех, у кого они найдутся, бить батогами и ссылать в украйные места. По свидетельству Олеария, еще прежде, при Михайле Федоровиче, по распоряжению патриарха не только у скоморохов, но и вообще по домам были отобраны музыкальные инструменты – пять возов – и публично сожжены, как орудие дьявола. В 1657 г. ростовский митрополит Иона приказал разослать по селам и погостам памяти к священнослужителям с наказом надзирать, чтобы скоморохов и медвежьих поводчиков нигде не было, а в гусли, домры, сурны, волынки и во всякие игры не играли и песней «сатанинских» не пели; скоморохам и нарушителям этого запрета митрополит угрожает «великим смирением» и отлучением от церкви. Что угроза эта не составляла исключения из общих воззрений духовенства, подтверждается следующим местом в послании неизвестного епископа: «Да будет отлучен обавник, чародей, скомрах, узольник» – и статьею одного рукописного сборника, налагающего проклятие на гусли, домры, сопели, бубны, скоморохов и свирельников. Некоторые поучительные слова особенно восстают против женской пляски, признавая ее душегубительным грехом. «О злое проклятое плясание! – говорит один проповедник. – О лукавыя жены многовержимое плясание! Пляшущи бо жена – любодейница дьяволя, супруга адова, невеста сатанина…» Даже смотреть на пляски – грех[60].

Такой строгий взгляд отчасти поддерживался самим характером старинного скоморошества. Вызванное культом Перуна-оплодотворителя, насилующего облачных дев и щедро рассыпающего семя дождя, оно не отличалось особенною скромностью и требовало от плясок сладострастных движений. Эти «глумы», при грубости нравов старого времени и разгуле праздничного похмелья, выражались в формах не всегда грациозных и подчас бывали уж слишком откровенны, но они нравились неразвитой толпе, а потому продолжали держаться и тогда, когда давным-давно была позабыта та мифическая основа, на которой возникли эти нецеломудренные игрища. Желая указать на «бесстудие», летописцы не находили лучшего, более наглядного сравнения, как напоминание о скоморохах. Лишенные всякого покровительства власти, преследуемые нареканиями духовенства и правительственными распоряжениями, скоморохи в XVI и XVII столетиях нередко подвергались обидам и со стороны частных лиц и общин; их зазывали в дома и вместо оплаты за труд били и отымали у них то, что успели они собрать, ходя по миру. В 1633 г. подана была царю Михаилу Федоровичу такая челобитная: «Бьют челом и являют твоего государева боярина князя Ивана Ивановича Шуйского скоморохи: Павлушка Кондратьев сын Зарубин, да Вторышка Михайлов, да Конашка Доментьев, да боярина ж князя Дмитрия Михайловича Пожарского Федька Степанов сын Чечотка – твоего ж государева села Дунилова на приказного на Ондрея Михайлова сына Крюкова да на его людей. В нынешнем, государь, году пришли мы в твое дворцовое село Дунилово для своего промыслишку, и с ходьбы к нему Ондрею явились, и того ж, государь, числа он, Ондрей, нас, сирот, зазвал к себе на двор и, зазвав, запер нас в баню и, заперши, вымучил у нас, сирот, у Павлушки 7 рублев, а у Федьки 25 рублев, да Артюшкиных денег 5 рублев». Со своей стороны, скоморохи не оставались в долгу; вечно праздные, наклонные к бродячей жизни и вынуждаемые шаткостью своего общественного положения искать поддержку в самих себе, они собирались в артели и ходили по широкой Руси большими ватагами, нападали по дорогам на путников и проезжих и грабили. «Да по дальним странам, – говорит Стоглав, – ходят скоморохи, совокупяся ватагами многими до штидесяти и до семидесяти и до ста человек, и по деревням у крестьян сильно едят и пиют, и из клетей животы грабят, а по дорогам разбивают». Особенно привлекали скоморохов сельские братчины, где можно было вдоволь попировать и что-нибудь заработать своей игрой, песнями и плясками; потому в жалованных и уставных грамотах различным сельским общинам встречаем положение: «А скоморохом у них сильно не играти»; запрещается и княжеским чиновникам давать им разрешение на участие в деревенских пирах и братчинах. В случае насильного прихода скоморохов дозволялось выбивать их из сел и с братчин безнаказанно.

Под влиянием духовной литературы и старинных церковных поучений в самом народе возникают понятия о греховности скоморошества. Особенно резко высказывается это убеждение в той массе, которая наиболее отличалась начитанностью и вместе с тем религиозною нетерпимостью, именно в кругу раскольников. «Песня и пляска от сатаны», – говорят староверы; образовались пословицы: «Бог дал (или создал) попа, черт – скомороха», «Ни Богу свеча, ни черту дуда!». Эти сопоставления любопытны, как свидетельство древнерелигиозного значения скоморошьих игрищ и музыки.

Строгость средневековых воззрений на искусство не могла удержаться, как скоро стали проникать в общество более светлые идеи, какие несло к нам западное образование. Еще при Алексее Михайловиче, в то самое время, когда запрещали народные игрища, отбирали у скоморохов и жгли музыкальные инструменты, на пиру у царя «играл в органы немчин, и в сурну, и в трубы трубили, и в суренки играли, и по накрам, и по литаврам били»; при дворе представляются комедии, в присутствии всей царской семьи, причем немцы и люди Матвеева играют на органах, фиолах и танцуют. Преобразования Петра Великого нанесли окончательный удар староверческому аскетизму; с ним закончились и протесты духовенства, и запретительные меры правительства против так называемых «бесовских действ» – музыки и плясок, которые давно уже утратили для массы свое языческое освящение и сделались не более как праздничным увеселением. Осуждения продолжают раздаваться только из суеверной и фанатической среды раскола.

Блестящая яркими, великолепными красками, радуга должна была особенно сильно поражать поэтически настроенную фантазию первобытных народов. Наряду с другими небесными явлениями и за нею был признан священный, божественный характер, – и как в природе радуга сопровождает летние грозы и проливные дожди, напояющие воздух влагою, то понятно, что и в народных сказаниях она поставляется в тесную связь с богом-громовником. По различию впечатлений, производимых ею на глаз, поэтическая фантазия древнего человека сближала радугу с разнообразными предметами; но сближения свои постоянно основывала на действительном сходстве форм и признаков.

а) Радуга – лук, дуга, арка. По мифическому представлению древних индийцев, радуга есть боевой лук Индры, из которого этот бог-громовержец пускает свои молниеносные стрелы, поражая демонов тьмы (тучи). Когда радуги не видно, думали, что Индра держит свой лук ненатянутым; показывается радуга – значит, бог натягивает свой лук, вступая в битву с враждебными силами. Воззрение это составляет общее достояние почти всех народов индоевропейской семьи. В наших древнейших памятниках она обозначается словом дуга; так называется радуга в Святославовом Изборнике 1073 г. В Архангельской губ. доселе зовут ее божья дуга. Слово дуга указывает на согнутую линию; у нас оно употребляется для обозначения части круга и упряжного снаряда, у сербов – согнутой для бочки доски; дужка — полукруглая рукоятка, перевесло (у ведра, корзины, посудины) и ключица, соединяющая грудную кость с плечевою. Отсюда справедливо будет заключить, что слово дуга в древнейший период языка было синонимическим луку (излучина — кривизна, лукоморье – изгиб морского берега, лукавый — криводушный) и в отношении радуги имело тождественное с ним значение… Наши предания дают Перуну вместе с молниеносными стрелами, и огненный лук; доселе уцелевшая в народе поговорка: «Ах ты, радуга-дуга! ты убей мужика» – ясно намекает на древнейшее представление радуги Перуновым луком, с которого пускались смертоносные стрелы. Финны также признают радугу луком бога громов, молнии и дождей: Укко мечет с этого огромного, блестящего (огненного) лука свои медные или пламенные стрелы. Призывая на голову врагов погибель, финны молят бога Укко, чтобы он взял свой лук, наложил на него стрелу и поразил бы насмерть названного супротивника. Та же карательная сила выражается и в литовском названии радуги воздушною розою, и в поверье эстов, которые видят в ней пожинающий серп громовика. В греческих сказаниях серп принимается за орудие, с помощью которого грозовые существа наносят раны своим противникам (тучам). Так, Персей поражает Горгону серпом, полученным от Гефеста или Гермеса; Кронос обрезывает серпом детородные части Урана (облачного неба) и проливает его кровь (семя дождя). Серп, данный Деметре Гефестом, чтобы она научила титанов косить и срезывать плоды, первоначально поэтическое представление радуги, а впоследствии эмблема земного плодородия; как производительница урожаев, богиня-громовница слилась в один образ с матерью-землею; вместе с этим изменилось и самое значение атрибута. В немецких сапогах великаны, спасаясь от Торова молота, скатываются с облачных гор клубками и прячутся у косарей или жнецов; сам Один выступает иногда как небесный жнец.

Скульптурное изображение Деметры с серпом. XIX в.

Не может быть сомнения, что слово ра-дуга есть сложное и первая половина его есть только характеристический эпитет, соединяемый с этою небесною дугою; в областном говоре слово это произносится рай-дуга. Первая часть слова – ра, по нашему мнению, стоит в родстве с санскритским коренным звуком р, заключающим в себе понятие быстрого движения, равно прилагаемое и к свету, и к текущей воде, к бегу коня и полету птицы… Отсюда понятно, что Ра, древнейшее имя Волги, означает собственно текучую воду, реку; сравни: сибирск. рагорок – холм, курган на роднике, арханг. рада — мокрое место в лесу. Таким образом, радуга первым своим слогом означает водоносную, дождевую дугу. Согласно с лингвистическими данными, греческий миф представляет Ирису быстролетною, крылатою вестницею Зевса. В литовском предании о потопе радуга является вестницею, посланною божеством (Прамжинас) утешить престарелую чету людей, которая спаслась от наводнения, и научить ее, как создать себе потомство; в греческом сказании о Девкалионовом потопе роль эта дается вестнику богов Гермесу. Древнее представление радуги небесным луком, затемнившееся с течением времени в этом общепринятом ее названии, народ подновляет прибавкою к нему слова дуга: «Ах ты, радуга-дуга!» Такое подновление очень обыкновенно в эпическом языке; как, например, говорят: белый свет, белая лебедь, хотя «свет» и «лебедь» и без того знаменуют белый цвет.

Близкая связь радуги с дождем выразилась в следующем мифическом сказании, какое существовало еще у римлян и какое можно услышать от поселян повсюду на Руси: радуга берет или пьет из земных озер, рек и колодцев воду и потом, в виде дождя, посылает ее обратно на землю. Малороссы говорят: «Веселка воду бере», т. е. показалась радуга. Название веселка (весёлка, веселуха, висялуха) означает: висящая (на воздухе). В Харьковской губ. рассказывают, что радуга есть труба, одним концом касающаяся неба, а другим опущенная в какой-нибудь колодец, из которого Царица Небесная (Богородица) тянет воду. Иные утверждают, что есть три ангела: один подымает обоими концами радуги, которая представляется пустым внутри насосом, воду из рек, другой ангел образует из этой воды облака, а третий, разрывая их, творит дождь… Подобное воззрение на радугу разделяется почти всеми славянскими племенами. Болгары думают, что «дуга» спускается в реку, сосет из нее воду для дождей и на том месте, где сосет, оставляет серебряную чашу[61]. Кашубы верят, что радуга пьет воду из моря, озера или болота и передает ее облакам; оттого, по их мнению, она предвещает дождь. И в наших деревнях и селах до сих пор слышатся такие причитания, обращенные к радуге: «Радуга-дуга! Не давай (или перебей) дождя; давай солнышко, давай вёдрушко!», «Радуга-дуга! Наливайсь дождя» или «Не пей нашу воду!». У западных славян существует поверье, что вещица (ведьма) может украсть и спрятать радугу и чрез то произвести засуху.

б) Радуга – коромысло. На том же основании, на каком радуга уподоблялась дуге или луку, уподобляли ее и коромыслу. На метафорическом языке загадок коромысло изображается под видом дуги и изогнутого моста (то и другое представление усваивалось и радуге): «Два моря на дуге висят» (два ведра с водою на коромысле) или «Промеж двух морей гнутый мостик лежит». В некоторых местах России верят, что радуга есть блестящее коромысло, которым Царица Небесная (древняя богиня весны и плодородия – громовница; воспоминание о ней в позднейшую эпоху двоеверный народ слил с именем Богородицы, именуемой сербами Огненной Мариею) почерпает из всемирного студенца (океан-моря) воду и потом орошает ею поля и нивы. Это чудное коромысло хранится на небе и по ночам видится в блестящем созвездии Большой Медведицы, как об этом можно заключать из описательного названия, придаваемого означенному созвездию в Волынской губ.: Дивка воду несе; в Оренбургской губ. оно зовется коромысл[62]. Может быть, в связи с этими данными надо искать объяснения и народной приметы: «Не шагай через коромысло – судороги потянут».

в) Радуга – змей. То же самое представление пьющего, вытягивающего воду насоса, какое соединялось с радугой, присваивалось и туче. Свидетельства, сохранившиеся в старинных толковых словарях, подтверждают это до несомненности. Так, в «Толковании неудобь-познаваемым речам» (XIII век) под словом смерч читаем такое объяснение: «Пиавица, облак дъждевен, иже воду от море възимаеть, яко в губу, и паки проливаеть на земля». То же толкование вошло и в словари Берынды и Зизания: «Сморщ – оболок, который с неба спустившися, воду с моря смокчет». По замечанию г-на Лавровского, свидетельства эти доказывают, что подобное «представление о радуге не есть первоначальное, а перенесено (на нее) от древнейшего взгляда на облако, как на смерч, пьющий воду из вместилищ ее на земле, чем, конечно, определяется образование облаков из испарений, подымающихся на высоту с земной поверхности». Мы же думаем, что первоначальный источник предания кроется в представлении молнии змеем, высасывающим дождевую воду из небесных морей, озер, рек и колодцев (метафоры дождевых туч); представление это, при забвении коренного смысла древнего метафорического языка, понято было буквально, как поглощение чудесным змеем земных вод, и совпало с идеею крутящегося смерча. Далее, так как, с одной стороны, сама дожденосная туча, по древнеарийскому воззрению, уподоблялась змею, а с другой стороны, и радуга своею формою наводила на то же сближение ее с изгибающеюся небесною змеею, то отсюда возникло представление о ней как о гигантском змее, пьющем моря, реки и озера, дугообразный хвост которого блещет великолепными красками. Этот поэтический образ встречаем у албанцев, литовцев и славян. Первые принимают радугу за змею, которая, спускаясь на землю, пьет воду, и по яркости ее цветов судят о будущем урожае винограда, маслин и пшеницы. В Белоруссии радуга – смок – змей, буквально: сосун, что вполне соответствует вышеуказанному народному сравнению радуги с насосом.

г) Радуга – кольцо, головная повязка, пояс.

Полукруглая форма радуги заставляет видеть в ней кольцо, обнимающее землю. В Баварии некоторые уверяют даже, что ни в коем случае не следует обозначать ее настоящим именем, а чествовать прозванием «небесного кольца», чтобы не подпасть власти дьявола.

Радуга в лесу. Художник А.Н. Шильдер

Роскошные, блестящие краски, которыми сияет радуга, заставили уподобить ее драгоценному убору, в который наряжается божество неба. Так, кораибы называют ее головною повязкою из разноцветных перьев или бриллиантовою диадемою, в Литве – небесным поясом или поясом лаумы. Лаумы – облачные девы, властительницы гроз, бурь и дождевых ливней; по различному влиянию этих небесных явлений, то благотворных, то разрушительных, лаумы представляются частью светлыми нимфами несказанной красоты, частью безобразными и демонически злобными старухами. О лауме, владеющей радужным поясом, литовское народное предание говорит, что она отличается обольстительной, чарующей красотою и обитает в облаках. Однажды, сидя на небесах – на своем алмазном троне, увидала она на земле прекрасного юношу, полюбила его, развернула свой блестящий пояс – радугу и сошла по нему к избраннику своего сердца. Плодом этого свидания был ребенок, рожденный лаумою; три раза в день сходила она с неба кормить его грудью, пока не узнал про это Перкун. Недовольный любовью небесной девы к смертному, Перкун схватил ребенка за ноги и забросил его в отдаленные высоты неба; у самой же лаумы гневный бог отрезал груди, изрубил их на мелкие части и рассеял по земле. Поэтому белемниты, известные у нас и немцев под именем громовых стрелок, в Литве называют сосцами лаумы. В этом предании узнаем мы общий индоевропейский миф о том, как в период весенних гроз бог-громовник преследует в любовном экстазе полногрудых облачных нимф, быстро убегающих от его губительных объятий, разит их своими молниеносными стрелами и, проливая на землю молоко-дождь, разносит на части летучие облака-груди[63]. Желая пояснить себе эту вражду Перкуна к лауме, народ, давно позабывший первоначальный смысл сказания, добавил его сравнительно позднейшею чертою о любви небесной нимфы к смертному. Еще доселе литвин, увидя радугу, говорит, что лаума распустила свой кушак и кокетливо прельщает богов и смертных. Издалека блестит она своим поясом и как бы манит к себе; но как скоро захочет кто-нибудь к ней приблизиться, лаума тотчас же скрывает, прячет свой пояс. Ту же чарующую силу дает Гомер узорчатому поясу Киприды: в нем заключались все обаяния любви и тайных желаний, уловляющих разум; пользуясь этим поясом, Гера обольстила Зевса. Древние галлы почитали радугу поясом бога Гу, победителя великанов (туч), владыки вод (дождей) и покровителя земледелия, который разъезжал по небу на колеснице из солнечных лучей. Болгары рассказывают о радуге как о поясе Пресв. Девы или мифической святой Недельки… Представление радуги поясом не чуждо и некоторым другим народам.

д) Радуга – мост. Выше мы указали, что с радугою соединялась поэтическая метафора «небесной арки»; то же воззрение сказалось и в древнегерманском уподоблении радуги чудесному мосту, перекинутому легким сводом с неба на землю… Болгарское предание утверждает, что до Всемирного потопа не было радуги; когда же земля осушилась и Ной принес Богу жертву, то Господь обещал ему, что потопа не будет до второго Христова пришествия, и во свидетельство дал радугу и изрек: «Пока сияет на небесах радуга – до тех пор не бойтесь, а когда не станет радуги – это будет знамением, что близится день Страшного суда». В старинных рукописных сборниках апокрифического содержания говорится: «Дугу же сотвори Бог по потопе», «По потопе знамение положи Бог на небеси – дугу, еже второму потопу не быти».