3

После похорон Алекс попрощался с отцом Вики, сел во взятый напрокат автомобиль и поехал вдоль по Ривер Роуд, на юг Миссисипи, к Новому Орлеану. Солнце казалось большим кроваво-красным апельсином, висящим за открытым окном справа от него.

На этой реке выросла его мать; именно здесь формировался ее характер в молодости. Алекс слушал от нее истории о реке, до тех пор пока ее не убили на следующий день, после того как ему исполнилось семь. Однажды он нашел изодранный том книги о Гекльберри Финне, которая затерялась на задней полке книжного шкафа. Мама всегда говорила, что это была самая правдивая книга о реке из всех когда-либо написанных, и, возможно, вообще самая правдивая книга обо всем на свете. Она читала ее Алексу каждую ночь в те давно ушедшие дни, когда они еще были вместе. Гек, Том и Черномазый Джим были столь же реальны для Алекса, как и любой из мальчиков в его школе, и, конечно, эта книга была самым интересным способом узнать жизнь.

«Послушай меня, Алекс Хок, — сказала она однажды, когда он пришел домой весь исцарапанный и окровавленный, приведя домой бездомного кота, — мальчик, который принес домой кота, держа его за хвост, познает кое-что, что не может познать никаким другим способом».

Ему было десять или одиннадцать лет, когда он, наконец, смог перечитать эту книгу самостоятельно. История Гека Финна помогла ему ответить на большое количество вопросов, оставшихся после того, когда жизнь матери так резко прервалась. Его отец был англичанином, и Алекс тоже был англичанином, но мать была американкой, и эта книга помогла мальчику почувствовать связь с ней, видеть ее Америку, чувствовать ее так же, как она. Хок понял, что переключился на воспоминания о матери, потому что размышлять о ком-либо еще было просто невыносимо. Его занимала мысль о том, что надо попытаться найти тот дом, где она выросла, найти комнату ее детства на верхнем этаже и посмотреть на реку из ее окна.

Видеть мир так, как видела его она, собственными глазами.

Агент по продаже недвижимости в Батон-Руже сказал ему, что дом все еще существует. Историческое общество штата Луизиана охраняло его, хотя один застройщик прилагал все усилия, чтобы снести здание. По словам агента, дом назывался «Твелвтрис», построен был в итальянском стиле в 1859 году архитектором Джоном Рэндолфом из Вирджинии. Теперь он принадлежал семье Лонгстрит, но там никто не жил уже в течение нескольких десятков лет.

Алекс проехал еще некоторое расстояние и вдруг заметил в зеркале заднего обзора вспышки синего света, которые приближались. Он понял, что движется со скоростью более 110 миль в час. Быстро, но значительно медленнее скорости, на которой можно было бы оторваться. «Ты не сможешь обогнать их — в конце концов, Алекс, не в этот раз», — сказал он про себя. Да и в другой раз не стоит. Он притормозил и съехал на обочину, ожидая прибытия полиции, которая, конечно же, немедленно проверит его номер в компьютерной базе данных, и бравые парни в форме подойдут к нему, держа руки на кобуре и непременно спросят, какого же черта, парень, ты так гонишь и куда тебе приспичило. Господи.

Синие вспышки приблизились, и в дополнение к ним завопила сирена. Транспортное средство с проблесковыми маяками оказалось не полицейским автомобилем, это был какой-то спецфургон, который промчался мимо него и мгновенно скрылся за первым поворотом. Пять минут спустя он увидел идущие следом машины скорой помощи и машину пожарной службы, а затем и сам несчастный случай на одном из берегов дамбы — пожар. Он понял, что произошло что-то серьезное. Потом напряг зрение, пытаясь смотреть вперед, и снова помчался по дороге. Одновременно он нажимал кнопки радиоприемника, пытаясь найти Луи Армстронга.

Наконец, он поймал волну, где Сачмо пел «Знаешь ли ты, что такое не видеть Новый Орлеан?». Ему стало немного легче. Laissez les bon temps rouler. Так его мать всегда говорила, ее любимое выражение. Пусть хорошие времена длятся вечно. Черт бы все побрал. Если уже не можешь больше плакать, остается только смеяться. Примерно через полчаса он заметил знак «Исторический памятник штата Луизиана. Плантация Твелвтрис». Он свернул на подъездную аллею. Армстронг пел: «Когда на юге сонная пора».

Алекс увидел дом в конце длинной дубовой аллеи. Дубы сформировали густой полог над дорогой, превратив ее в подобие зеленого туннеля. Теперь солнце было уже совсем низко на западе, чуть выше дамбы, заполняя всю аллею оранжевым светом. По мере приближения он начал ощущать все величие старого дома.

Он оставил автомобиль под большим дубом и вышел. Рубашка была пропитана потом и приклеилась к спине. Высокая температура и влажность были неотъемлемой частью этого места. Комары и музыка, жуки и блюз. «И мох», — подумал он, взяв горсть мха с низкой ветви и комкая спутанные седовато-зеленые нити растений в руке. Щупальца мха свисали со всех ветвей окруживших его дубов. Это было красиво, но в то же время чувствовался налет разложения, и он спиной ощутил кладбищенский холод.

«Испанский мох», — сказал себе Хок, внезапно вспомнив его название. Он вышел из-под низко нависших ветвей и посмотрел на то, что еще оставалось от дома, где родилась его мать. Он был рад, что приехал сюда. Ему в голову пришло, что здесь ему нужно провести долгое, долгое время.

Чтобы проследить родственные связи.

Это была потрясающе красивая архитектурная работа. Четыре изящных цокольных этажа, возвышающихся над деревьями, каждый из них с верандой; массивные коринфские колонны обвиты зелеными виноградными лозами, которые оплели почти весь дом. Алекс поднялся по лестнице, ведущей к парадному входу, и остановился на верхней ступени. Он увидел, что дверей нет — на их месте были скрученные виноградные лозы. Он раздвинул их и ступил в образовавшийся проход, ведущий внутрь дома.

На полу у ступеней переднего портика были разбросаны ржавые пивные банки и старые газеты, виднелись прогнувшиеся половицы. Глупо, конечно, — в конце концов он ведь не был владельцем дома, — но все это запустение не только навеяло на него грусть, но и рассердило. Хлам и раздор были естественным явлением, закономерным итогом многих лет человеческого пренебрежения. Однако все это представилось Алексу Хоку кощунством, осквернением святыни. Он смахнул паутину и ступил в заплесневелую прохладу холла.

Лестница. Именно лестница помогла ему выбраться из хаоса, царящего под ногами. Она взлетала вверх до самой крыши двумя мягко изгибающимися пролетами, которые пересекались, образуя площадки на каждом этаже, затем расходились снова и взмывали еще раз, только для того чтобы окончательно соединиться. Это было, возможно, самое красивое решение архитектора из тех, что Хоку приходилось видеть. Одновременно изящная и массивная — работа настоящего художника, того самого Джона Рэндолфа, которому удалось сочетать максимум функциональности с изяществом и красотой.