— Вот и пусть говорят. На то они и соседи.

— Получится, что утаила...

— Да! — резко сказал старик и со всего размаха грохнул тыльной стороной ладони о стол. — Утаила. Скрыла. Смолчала. А это, между прочим, твое личное дело. Ты не обязана трепаться. Хочешь — говоришь, не желаешь говорить — молчишь.

— Ты как-то сказал, что это немного и твое дело, — улыбнулась Катя.

— И мое. Я ни от одного своего слова не отказываюсь, Катенька, — врастяжку проговорил старик каким-то новым тоном, которого Катя никогда от него не слышала. В словах старика прозвучала непривычная для него жесткость, если не жестокость.

— Ты так это произнес, деда...

— Я произнес это так, как есть на самом деле, — так же резко сказал старик. И Катя еще раз убедилась — переменился ее деда.

— Какой-то ты другой, — произнесла она с сожалением. — Я даже не знаю, что сказать...

— Не переживай, — он положил свою перетянутую жилами руку на ее плечо. — Я вернусь. Я отлучусь ненадолго и опять вернусь.

— Куда? — не поняла Катя.

— К себе вернусь. К тебе. Я снова стану таким, каким ты привыкла меня видеть, каким я тебе больше нравлюсь.

— Ты мне любым нравишься.

Старик бросил на нее быстрый взгляд и снова наклонился к своей тарелке. Ничего не ответил. Но была, была в его взгляде благодарность, и Катя успела ее заметить.

— Мы выживем, да, деда? — спросила она.

И старик дрогнул.

Он и сам не заметил, как на глаза навернулись слезы. Он наклонился к столу еще ниже, сжал челюсти, стараясь, чтобы Катя не заметила его слабости, но не выдержав, прошел в ванную и запер за собой дверь. Сев на холодный край ванны, старик прижал кулаки к глазам. Попытался подавить рыдания. “Выживем, внучка, — бормотал он вполголоса. — Выживем и воспрянем... Выживем и воспрянем...”

Твари, проснувшиеся в нем, были не только безжалостными, но, оказывается, могли и всплакнуть. Впрочем, одно без другого и не бывает. Сильные и суровые чаще плачут, чем слабые и трусливые.

Старик вышел из дома явно принарядившимся. На нем был пиджак, рубашка с твердым воротником, седые вихры, обычно торчавшие во все стороны, он пригладил, причесал. Так может выглядеть человек, которому предстоит что-то важное.

Не задерживаясь во дворе, старик свернул на улицу, сел в троллейбус, долго ехал на окраину города, потом шел пешком по разбитым, прогретым солнцем улочкам и, наконец, вышел к невзрачному пятиэтажному дому, сложенному из серых блоков, исполосованных ржавыми потеками от балконов, подоконников, от каких-то железок, торчавших в самых неожиданных местах.

Видимо, он знал этот дом, бывал в нем, потому что ни у кого не спрашивал дороги, шел уверенно. Миновав три подъезда, вошел в четвертый, поднялся на верхний этаж и позвонил в дверь, обитую узкими деревянными планками.