Я рассеянно улыбнулся ему и огляделся в поисках того человека, который мог бы рассказать мне, что за семья изображена на картине. Однако поблизости не оказалось ни половых, ни хозяина трактира. Поэтому я решил обратиться с вопросом к человеку, в одиночестве сидевшему за соседним столиком. Он был одет в темную куртку и такие же штаны, на ногах – кожаные сапоги на толстой подошве. На вид ему было лет шестьдесят, и я подумал, что он вполне может знать историю появления здесь древнего полотна.

– Эй, любезный, – сказал я, поворачиваясь к нему. – Не мог бы ты удовлетворить мое любопытство по поводу картины, что висит над камином?

– Охотно, сударь. Это портрет семьи Вышинских, польских князей. Они жили в Кленовой роще, правда, давненько, еще в начале позапрошлого века.

– А сейчас? – спросил я.

– Никого не осталось. Как дочка ихняя померла, так Вышинские отсюда и уехали.

– Ты, наверное, не знаешь имена этих людей, – без особой надежды проговорил я.

– Отчего же? Отца звали Владек, а мать – Марина. Это они тут и нарисованы, – мой собеседник ткнул пальцем в картину.

– А девушка на первом плане – их дочь? – уточнил я на всякий случай, снова поворачиваясь к полотну.

– Да, это она. Виолетта. Ей было всего шестнадцать, когда смерть пришла за ней.

– Отчего она умерла?

– Неизвестно, ваше благородие. Это ведь было давно. Однако слыхал я байку, будто она зачахла от несчастной любви, бедняжка. Должно быть, наши мужики эту сказку и сочинили. А вернее, что бабы.

– И кто же был ее избранником? – поинтересовался я, вглядываясь в тонкие черты лица этой девушки, умершей так рано.

От них веяло чем-то холодным, жестким и властным. Юная особа, жизнь которой сгубила несчастная любовь, по-моему, должна была бы выглядеть совсем не так. Гораздо больше она походила на роковую красотку из тех, что отбивают чужих мужей, а затем бросают их, отдают предпочтение молодому любовнику. Во всяком случае, слово «бедняжка» едва ли подходило ей.

– Кто был избранником? – переспросил мой собеседник. – Да ее отец. Поговаривали, что Виолетту отравила собственная мать. Из ревности.

Я перевел взгляд на рыжеволосую женщину. Да, в ней действительно ощущалась чрезмерная страстность, возможно, граничащая с нервной болезнью или даже серьезным психическим недугом. Особенно обращали на себя внимание глаза. В них проступал какой-то маниакальный блеск. Наверное, такие же были у древних вавилонских цариц, не ведавших жалости. Пожалуй, она могла отравить даже родную дочь.

– Значит, Вышинские жили в Кленовой роще? – Я снова повернулся к своему собеседнику.

– Совершенно верно, – кивнул тот. – Именно так я и сказал. Их дом когда-то стоял в низине. Теперь его, конечно, там нет. Время безжалостно к прошлому, ваше благородие. Не щадит никого и ничего. Имение польских князей было когда-то одним из самых прекрасных и богатых в этих местах, но теперь от него не осталось ничего – все рассыпалось в прах.

Собеседник мой наверняка был не из крестьян. Уж очень грамотной оказалась его речь.

– Но почему их портрет висит здесь, в сорока верстах от того места, где они жили? – спросил я.

Незнакомец усмехнулся.