Даже попав в святая святых российской власти, в Готическую библиотеку Зимнего дворца, Константин Эдуардович никак не мог успокоиться и прийти в себя. Почти всю свою жизнь он провел как непризнанный гений, на изобретения и научные идеи которого российский и мировой научный мир не обращал внимания. Все свои модели, приборы и инструменты основоположник теоретической космонавтики приобретал и заказывал за свои деньги. За счет собственных средств издавались и его научные работы. Поэтому приглашение на аудиенцию к императору стало для Циолковского настоящим шоком. На него, учителя арифметики, геометрии и физики в Калужском уездном и епархиальном женском училищах, обратил внимание сам государь-император.
Прочитав первую часть его этапной работы «Исследование мировых пространств реактивными приборами», император Михаил с крайне вежливым молодым человеком прислал калужскому гению хвалебное и ободряющее письмо, чек на десять тысяч рублей, билеты до Санкт-Петербурга и обратно, а также приглашение на аудиенцию в Зимний дворец. В письме императора было написано, что Константин Циолковский делает очень важное для империи дело, имеющее огромное оборонное и экономическое значение, и очень плохо, что делает он его за счет своего, не такого уж большого жалованья учителя. Там же было сказано, что прилагаемые к письму десять тысяч рублей – это не пособие, выделенное на научные работы, а всего лишь компенсация ранее понесенных господином Циолковским затрат. Непосредственно на науку деньги будут даны в куда большем объеме, но после того, как император лично переговорит с гениальным изобретателем.
Шок и трепет прошел по Калуге, когда стало известно об императорском письме. Нет, как бы там ни повернулось, но прежней жизни здесь у господина Циолковского больше не будет. Одни знакомые и соседи преисполнились к восходящей звезде российской науки почтения, другие же, ровно на тех же основаниях, затаили на него зависть и злобу. Да как он смел, такой-сякой, достигнуть успеха своим трудом и талантом, когда им ничего подобное не светит. Ату его, ату. Впрочем, мнения ни тех, ни других не имели никакого значения, потому что незадолго до конца 1904 года (по юлианскому календарю) Константин Циолковский отправился в Москву, где вечером тридцатого числа на Николаевском вокзале сел в поезд, следовавший в Петербург.
Одна ночь, и вот он и его сопровождающий сошли с поезда на Николаевском вокзале столицы. Константин Эдуардович нервно сжимает саквояж и оглядывается по сторонам. Если двенадцать лет назад после маленького Боровска ему показалась огромной губернская Калуга, то что уже говорить о Санкт-Петербурге, не идущем ни в какое сравнение с сонной купеческой Москвой. У здания вокзала их ждет карета на полозьях, которая с ветерком довезла Константина Эдуардовича до Зимнего дворца. Там сопровождающий откланялся, передав господина Циолковского в руки императорского адъютанта. И вот, через десять минут он стоит у самого главного кабинета России, в котором его ждет Хозяин земли Русской. Хозяин не в смысле владельца, а в смысле того, кто должен навести порядок, благоустроить и украсить родную землю, чего не смог сделать его старший брат, который, называя себя Хозяином, как раз декларировал право своей собственности, а не меру ответственности.
И хоть портреты нового императора вот уже больше полугода висели во всех присутственных местах, живой император Михаил Александрович отличался от своих официальных изображений. С первого взгляда он показался Циолковскому похожим на большого поджарого хищного зверя, который изучает свою жертву парой выпуклых, чуть белесых глаз. Потом это наваждение прошло, но у Циолковского осталось впечатление, что на сидящем перед ним человеке лежит какая-то мистическая печать силы, придающая ему иногда сверхъестественные ум и проницательность.
«Совсем молодой человек, – подумал изобретатель, – всего двадцать шесть лет. И откуда в нем такая прозорливость, которая позволяет ему видеть то, что недоступно зрению остальных?»
– Добрый день, ваше императорское величество, – поклонился он императору, – вы пригласили меня, и я приехал.
Сказав это, Циолковский достал из нагрудного кармана слуховую трубку, ибо после перенесенной в детстве скарлатины был несколько глуховат, и приготовился выслушать ответ императора Михаила. Тот, конечно же, был осведомлен о проблемах, которые Циолковский испытывает со слухом, и отнесся к его жесту вполне доброжелательно.
– Добрый день, Константин Эдуардович, присаживайтесь, – кивнул он гостю, указывая при этом на кресло, стоящее напротив его стола, – надеюсь, что ваше путешествие было легким и приятным?
– Грех жаловаться, ваше императорское величество, – кивнул Циолковский, примостившись на краешке кресла, – добрался я до Петербурга вполне благополучно. Вы написали, что вас заинтересовала моя теория исследования межпланетных пространств реактивными приборами?
– Да, – стараясь говорить погромче, подтвердил император, – но не только она. Также нас интересуют ваши работы в области аэродинамики и прочих смежных наук. Должен сказать, например, что вы совсем не одиноки в области дирижаблестроения. Граф Цеппелин, которому мы поручили построить четыре больших дирижабля для исследования Сибири, тоже использует для своих аппаратов жесткую схему. Только он считает, что пока преждевременно использовать металлическую оболочку. Ведь для этого нужны материалы и сплавы с совершенно новыми свойствами, которые бы сочетали в себе малый вес и прочность, как у лучших марок стали.
– Нет, ваше императорское величество, – возразил Циолковский, – несмотря на свой несколько больший вес, металлическая оболочка управляемого аэростата (этим термином Циолковский пользовался вместо слова дирижабль) будет значительно прочнее матерчатой, что обеспечит ему большую безопасность.
– Возможно, что это так, – согласился император, – но установить истину способна только практика, которой пока нет, ибо никто еще не построил дирижаблей с оболочкой из гофрированного металла. Но я, собственно, позвал вас не за этим, точнее, не только за этим. В настоящий момент в Санкт-Петербурге организуется Центральный аэрокосмический институт, в котором вам предлагается должность заведующего кафедрой теоретической космонавтики. Главным научным руководителем этого института уже согласился стать ваш хороший знакомый, профессор Московского университета Николай Егорович Жуковский.
Сразу скажу, что мы хорошо понимаем, что космонавтика и аэронавтика – это очень важные области человеческого знания. Более того, исходя из имеющихся у нас сведений, недавно наступивший для нас ХХ век станет веком полетов, в том числе и в космическом пространстве. А значит, что все то, о чем вы писали в своих теоретических работах, должно быть как можно быстрее воплощено в жизнь.