Майкл никогда не слышал в ее голосе этой интонации. Кажется, крик исходит из самой глубины ее естества, поднимается из самого сокровенного, никогда и никому не открываемого уголка души. Раскрытого только сейчас. Только для него.

— Я люблю тебя там, — шепчет она и опять вскрикивает.

Именно в этот миг Майкл понимает, что влюбился в нее неспроста. Наверное, еще впервые увидев Эа, он сразу воображением художника проник в ее сокровенный образ, в ее суть. Он уже тогда желал ее так же, как сейчас, но не признался себе в этом, затолкал свое желание глубоко внутрь. В свой сокровенный уголок души.

«Я люблю тебя там». — Это произносит не Эа — натурщица.

«Я люблю тебя там», — шепчет Эа, открытая воображением Майкла, портрет которой он и сейчас продолжает доводить до совершенства.

Завтра он отобразит на холсте всю ее неповторимость, передаст даже вкус влажно раскрывающегося навстречу его губам, томимого ожиданием цветка. Завтра, послезавтра или через несколько дней Майкл найдет, как облечь сокровенное в цвет и форму. Все прекрасное в мире пронизано эросом, чувственность принимает тысячи обличий, и выразить ее можно бесчисленными способами.

— Я люблю тебя там, — шепчет Эа. — Да, здесь. Здесь, да. Прерывисто дыша, она склоняется к нему, прижимается грудью, жаждущими ласки сосками, потом снова выгибается назад и, изнемогая от желания, приподнявшись на цыпочки и царапая ему спину, отдается на волю ритма, торопящего апогей наслаждения. И Майкл, осязая волны трепета ее ягодиц и бедер и живота, еще не ощущая, но уже предчувствуя упругое волнение ее лона, восстает всей силой своей плоти, и сжимается уязвимым естеством, и приближается, и приникает к лону, и входит в него.

— Да, да! Хорошо! — Быстрый ритм, в хрипловатом голосе грудные ноты, и страсть захлестывает сильнее, чем нежность. — Да, да! Так! — Она не отпускает, захватывает и сжимает; его словно влечет, затягивает неодолимым приливом в устье реки.

Он припадает губами к ее горячему рту и наконец в искрящемся взрыве блаженства сливается с ней навсегда.

И в тот же миг его сон прервался, и Майкл проснулся. Яркое видение еще некоторое время стояло перед глазами, потом, как всегда, померкло и растаяло. Этот сон всегда прерывался на одном и том же месте.

Нахлынула печаль. Сердце зашлось от тоски, и не осталось на свете ничего, кроме пронзительного чувства потери.

Суйгетсу.

От начала до конца Майкл выполнял Сюдзи Сюрикэн, то есть мысленно «вырезал по камню девять иероглифов», только на рассвете.

Суйгетсу — отражение лунного света в воде. Луна и вода — две противоположности, как лед и пламень.

Но он произносил девять магических символов и в минуты сильного волнения.

Словом «суйгетсу» называется одна из тактик боя на мечах, искусству которого, кэндзитсу, обучал Майкла сенсей. Если мысленно очертить вокруг противника окружность радиусом, равным длине отбрасываемой противником тени, и всегда оставаться вне этого круга, то можно считать себя в безопасности независимо от степени ожесточенности и быстроты атаки. Однако «отражение луны в воде» — обоюдоострое оружие. Оно же подразумевает и тактику атаки с проникновением внутрь этой области вокруг противника.

— Суйгетсу. — Майкл произнес это слово, и в темноте комнаты оно обрело форму. Тень внутри тени. Мгла внутри мрака. Чернее самой темноты. И живая.

Но, погружаясь в состояние, требуемое для выполнения формул Сюдзи Сюрикэн, Майкл еще не успокоился. Перед глазами тускнеющим воспоминанием стояла Эа. Ночная греза выбила его из колеи — вернее, подоплека, скрытая под внешней оболочкой сна.

Он вспомнил, как вошел той ночью в комнату. Эа весело повернула к нему голову, и ее густые волосы взметнулись и веером рассыпались по лбу и плечам. Благодаря этой челке и копне волос Майклу вдруг привиделось лицо давно умершего человека.

Ему показалось, что дух Сейоко восстал из безвестной могилы на дне обрыва. Наваждение длилось недолго, но было столь ярким, что у Майкла задрожали колени и капля пота стекла по животу.