От этих простых, но страшных слов у меня потемнело перед глазами.

— А других способов нет?

— Нет! — рявкнул ворон. — И не смей жалеть! То враг твой, кровник. То твой долг, удел и бремя. Себе он вырыл сам могилу… Он нападал, убить тебя хотел и потому не может быть иначе. За кровь — лишь кровь цена, а посему, ему платить, тебе взимать же виру!

— Но я… не хочу.

— Не важно, жаждешь смерть ты принести, иль нет. Коль добр, даруй покой, а не отмщенье. Бери копье, недрогнувшей рукой жизнь оборви, не требуя прощенья.

Точно в подтверждение его слов раненый в очередной раз завыл, пытаясь здоровой рукой нащупать отца.

— Таточка, где ты, где?!

В этом крике было столько боли и отчаяния, что я решился: поднял с земли копье и подошел к раненому, замер над ним, занеся оружие. Меня трясло, хотелось бросить все и убежать прочь, а еще лучше — проснуться.

Но я, увы, не в кошмаре. Я в аду при жизни. А значит…

Руки перестали трястись, страх спрятался где-то в глубине, а сердце преисполнилось решимостью.

— Прощай и прости, — прошептал я своему несостоявшемуся убийце и с силой вонзил острие тому в голову, пробивая пустую глазницу и поражая мозг.

Раненый дернулся, замер и обмяк. Все закончилось.

Я на ватных ногах подошел к трупу старшего, подобрал валяющуюся рядом флягу, после чего приложился к ней. Пил, не чувствуя вкуса и не хмелея, а по щекам текли слезы.

Слезы отчаяния, слезы ярости, слезы жалости к себе.

Я справлял тризну по потерянной жизни, по нелепому выверту судьбы, перенесшему меня в кошмарное место, где человек ценится куда меньше, чем пара вещей, которые можно снять с трупа.

Допив, я заткнул пробку и прошептал:

— Родные мои девочки, ждите, я вернусь, чего бы это ни стоило.