Свет усилился, шаги ускорились, и в проеме появился мальчишка с лампой-керосинкой типа «Летучая мышь». Лет двенадцати. Веснушчатый, немного чумазый, в дутом пуховике и в такой же дутой ушанке, с замотанным до носа шарфом, но видимая часть лица и рост не оставляли сомнений: это был именно мальчишка. Он замер, уставившись на Илью, перевел удивленный взгляд на шерстяной клубок: он явно не понимал, зачем человек в темном проеме намотал на руку шарф и выставил этот куль перед собой, словно это оружие. Мальчишка не был вооружен.

Илья тоже замер. Он не ожидал увидеть ребенка. Но не опустил пистолет, целя мальчишке точно в голову.

Что делать? Наброситься на пацана и связать? Оставить его здесь, а самому бежать, поскорее забрать Татьяну и уходить в лес? Пристрелить маленького людоеда? Но это же ребенок! Разве можно убивать ребенка! Помнится, раньше на такое был негласный запрет и в кино, и в книгах, и в играх… Исключение — только для трешовых фильмов и сериалов про зомби, герои которых — в последние годы очень толерантные — изредка стреляли маленьких плотоядных упырей, уже мертвых, с глубоким сожалением и скорбным видом. По всем правилам надо бы и Илье тогда устыдиться, схватить в охапку это-же-ребенка, спасти его от домашнего насилия (это ведь насилие — кормить ребенка человечиной!), отвести в Убежище и кормить макаронами, гречкой и добытой собачатиной и объяснить ему, что людей есть — это очень плохо (ведь к двенадцати-то годам он, конечно же, не знал этого).

Но вот хрен там! Этот гаденыш, если его сейчас не привалить, пусть не прямо сейчас, а позже, когда его родственнички схватят Илью и его любимую женщину, будет жрать их. Не как зомби из кино, сырыми, а в виде супа или жаркого, а потом кости их сюда отнесет и аккуратно рассортирует и разложит.

Нет! Не бывать этому! Кончилась толерантность!

Илья нажал на спуск, раздался глухой хлопок, стреляная гильза обожгла запястье, во лбу у пацана, чуть выше правой брови появилась маленькая темно-красная дырка. Пацан даже не выронил лампу. Как стоял, так и хлопнулся навзничь. Илья быстро размотал шарф, выкинул гильзу и снова замотал пистолет. Теперь «Макаров» стал теплее.

Он быстро вышел в гараж, взял из руки мертвого пацана «Летучую мышь» и осмотрелся. В паре метров от поднятых на две трети рольставен лежал заполненный почти наполовину грязно-бурый мешок, бывший когда-то былым. В такие раньше упаковывали муку, сахар и всякие удобрения. Заглянул внутрь… Он не сомневался в том, что увидит. Загасил лампу и швырнул в сторону мертвого людоеда.

Ветер усиливался. Мело. Надо было уходить, и как можно скорее. Илья выбрался из гаража на сугроб — снаружи снег лежал высотой в метр — и пошел было обратно, когда за кирпичным забором в соседнем дворе что-то скрипнуло.

— Илюша! — прокричал в метель женский голос, от которого Илью прошиб холодный пот. — Ты там скоро?! Хватит эти кости перекладывать! Иди домой, пока не замерз! Ужин скоро!

Вот так тезка… «Илюша», блядь…

Илья постоял самую малость, развернулся и пошел к кирпичному забору. Перемахнул.

Двор просторный, с заваленной снегом беседкой и парой разлапистых елей. Дом во дворе небольшой, двухэтажный, свет горит на первом этаже в паре комнат. Перед домом внушительных размеров поленница, кубов на шесть, снег вокруг почищен до самых ворот. Ворота открыты, за воротами тоже чисто, как и во дворе дома напротив, большого, четырехэтажного. Там почти во всех окнах свет, слышны приглушенные голоса. Часть двора напротив накрыта навесом, а под навесом… — Илья присмотрелся — снегоходы… два снегохода, с прицепами.

Обошел дом кругом, заглянул в окна. На кухне молодая женщина лет тридцати, что-то готовит. На газовой плите кастрюля большая, литров на двадцать, сковорода здоровенная под крышкой — едоков, видать, много. Следующая комната — столовая; стол накрыт на… — отсюда не видно… Илья перешел к следующему окну, — персон на двадцать… Следующее окно — темно. Еще одно — это с решеткой, и тоже темно… И вдруг к стеклу с обратной стороны прилипает лицо! Еще один мальчишка. Одет легко, в какие-то тряпки, лицо в ссадинах, синяки под глазами, смотрит прямо в глаза, а у самого в глазах такое отчаяние… Илье страшно стало.

Нет, этот и тот, который сейчас в гараже лежит — совсем разные мальчишки. Не прострели он голову «Илюше», «Илюша» бы этого скушал через какое-то время, это уж точно.

«Помогите» — одними губами произносит мальчишка за окном. «Помогите!». Илья слышит его сквозь стекло и сквозь метель. Тотчас рядом с мальчиком появляется еще один человек — девушка… нет, парень постарше, просто волосы длинные, и короткая бородка как у Иисуса… тоже неслабо побитый. Тот молчит, младшему руку на плечо кладет, от окна отрывает. Не верит, что за окном нормальный человек. Похоже, принял он Илью за одного из тех, что в соседней комнате столуются.

— Ах вы мрази… — медленно сквозь зубы цедит Илья Лисов. Сердце его стучит так, словно из груди сейчас вырвется. — Нелюди… животные… — руки его яростно сжались. Причем правая так стиснула пистолет, что не отведи он заранее указательный палец за спусковую скобу, во избежание случайного выстрела, такой выстрел бы сейчас произошел. Ярость охватила его всего лишь на несколько секунд, после чего в голове прояснилось. Нужно было действовать. Действовать как можно быстрее. Он не оставит этого мальчишку за окном с решеткой, и второго парня, что принял его за людоеда, не оставит.

— Сейчас, парни… Сейчас… Подождите… Я скоро… — произносит он. Вой метели уносит его слова, но он уверен: мальчик его понял, прочитал по губам, понял по глазам.

Илья быстро обошел дом, заглянув в последние два окна, — там решеток не было, но сами окна были плотно зашторены, внутри горел свет, — потом вошел в дверь, из которой мать-людоедка недавно выкликивала своего сынка-людоеда, и с порога всадил той пулю в грудь. На выстрел из соседней комнаты выбежала еще одна баба, даже не баба, а целая бабища: крепкая, мордатая и заметно постарше первой, в заляпанном кровью мясницком переднике и с увесистым тесаком в руке. Илья прострелил бабище голову с двух метров. Наповал. Быстро прошел к двери в столовую, заглянул: никого. Лестница на второй этаж тут рядом, но оттуда никто не бежал, и света в окнах второго этажа не было, подниматься не стал. Прошел в комнату, из которой появилась бабища…

В комнате стоял тяжелый «железный» запах как в мясном павильоне, перебивающий запахи стряпнины из кухни. Это была «разделочная».

Посреди комнаты стоял длинный дубовый стол, какие раньше ставили в беседках на заднем дворе. Вокруг стола кастрюли, ведра с крышками. Вдоль стен — шкафы и лавки, разрубочная колода с воткнутым в нее топором, в дальнем углу — штабель из нескольких мешков с солью; один мешок вскрыт, стоит впривалку к штабелю. Небольшой столик, на нем наборы ножей, мясные топорики, столярная ножовка и секатор, каким виноград обрезают. У двери корзина мусорная, в ней тряпки всякие… Нет, не тряпки. Рваные штаны, рубашка, каблук ботинка выглядывает. На столе в центре — мясо. На беглый взгляд можно принять за свинину. Но не свинина, конечно. Костей почти нет. Кости «Илюша» в гараж по соседству отнес. «Хороший мальчик», маме помогает… помогал. И бабушке, наверно, или тете, или кем там ему бабища приходилась… — впрочем, плевать.