В кружках дымилось настоящее какао.

Когда мы сели к столу, появилось бренди и копченый бекон. Разговор пошел дальше не о войне, а о зубрах, и, с первых моих слов Саша прямо-таки взъерошился. Вскоре он уже кричал на меня.

— Скажите, пожалуйста, он разочарован! Он не знает, куда приложить молодецкую силу! Замашки растерявшегося интеллигента! Да если ты оставишь последних зубров без защиты, то опозоришь себя перед революцией и потомками, перед собственным сыном, ты — не ведающий законов будущего! За что мы боремся и воюем? За счастье людей, за жизнь, полную радости освобожденного труда. За красоту мира. Ты читал когда-нибудь Ленина, неуч? Где там! А Энгельса? Да что я спрашиваю! Конечно, нет. А ведь они особенно подчеркивают цельность и красоту социалистического общества, возрождение природы на высшем уровне, уважение ко всему живущему. Если мы, Гомо фабер, останемся на планете в гордом одиночестве, насколько скучнее станет дальнейшая жизнь! Все сохранить, все улучшить при коммунизме — вот приложение для творчества людей, которое уже началось. Зубры пришли с человеком в нынешний век из далекого прошлого. Неужели теперь мы отмахнемся от них, попавших в беду? Да будь я проклят, если позволю тебе оставить их на произвол судьбы!..

Он перевел дух, как-то сразу обмяк, вытер ладонью вспотевший лоб. Лицо его налилось прозрачной белизной.

И тут я увидел, как он нездоров. Мне сделалось вдвойне стыдно. А Данута сказала:

— Ты разволновался, Саша. Тебе нельзя. Посиди спокойно. И поговорите о чем-нибудь приятном. Я не думаю, чтобы у Андрея это всерьез. Ты ведь не бросишь свое дело, Андрей, правда? Ну, скажи. Сейчас же скажи! — Голос ее уже приказывал. Большие голубые глаза горели. Она прямо-таки гипнотизировала меня.

Я собрался с мыслями. И сказал, подбирая слова:

— Кажется, меня действительно занесло. Такие обстоятельства. Что не год, то потери. Руки опускаются. За пять лет две трети стада погибло, хотя мы делали все, что могли. Вот только что потеряли полтора десятка на Загдане. Как в Гузерипле — знаю. Тоже убыток. Тоже ящур. Но, пожалуй, ты все-таки прав. Бороться надо. Чем меньше зубров, тем больше ответственность за них. Тем строже защита. Я останусь. И давай забудем о моем малодушии.

— Слова не мальчика, но мужа. — Саша глубоко вздохнул. Бледность делала его лицо чужим. — Так, Андрей. Скоро я сброшу шинель и приду с Катей помогать вам. В зубровый заповедник.

Он поднялся, глянул на Дануту, сказал тоскливо:

— Я, пожалуй, выйду. Подышу свежим воздухом. Давит грудь.

— Сердце у него надорвано, — тихонько сказала Данута. И тоже вышла.

Через день раненые уехали в горы. Мы вернулись в Псебай. Еще через три дня вместе с Задоровым я отправился на Кишу, чтобы прихватить там Василия Васильевича и общими усилиями попытаться перегнать уцелевших зубров с Белой в кишинское стадо.

Предприятие нам не удалось. Опередила зима.

Страшная непогода разразилась внезапно. Холодный, злой астраханец притащил с востока толстые облака, полные всяких зимних припасов. Над Кавказом они столкнулись с теплыми черноморскими ветрами. Полился дождь. Загрохотало, засвистело, заварилась такая каша, что лес и горы просто стонали. Повалил снег, и дикая метель сплошной, жуткой непроглядностью завесила горы. Небо и земля исчезли. Только белая муть. И так — целую неделю.

К счастью, до вселенского шторма мы успели перебраться на кишинский кордон. Уставшие, притихшие сидели возле печки, благодарили свою судьбу и с уважением смотрели на поленницу дров, заранее приготовленную Борисом Артамоновичем.