– Да ну? – отозвался я. – Правда? Такой прямо добропорядочный tshelovek, подумать только! Это вы меня budd zdorov как озадачили.

– Да он стоял себе, никому зла не делал, – сказал папа. – А полицейский велел ему проходить и не задерживаться. Он, понимаешь ли, на углу стоял, ждал свою девушку. Они его прогонять стали, а он сказал, что имеет право стоять, где хочет, и тогда они на него набросились и отделали его почем зря.

– Ужас, – сказал я. – Просто ужас. И где же теперь этот бедняга?

– Ууу-хуу-хуу, – взвыла мать. – Доо-моой-хуу-хуу-еехал.

– Да, – подтвердил отец. – Он уехал в свой родной город выздоравливать. И работа его перешла кому-то другому.

– Стало быть, – уточнил я, – вы хотите, чтобы я снова поселился дома и чтобы все стало как прежде?

– Да, сынок, – ответил мой папа. – Прошу тебя, пожалуйста.

– Я подумаю, – отозвался я. – Я хорошенько об этом подумаю.

– Уу-хуу-хуу, – не унималась мать.

– Да заткнись ты, – прикрикнул на нее я, – или я тебе так сейчас выдам, что повод повыть у тебя найдется куда серьезнее. По зубам как vrezhu! – Говорю, а сам чувствую, бллин, что от слов от этих самых мне вроде как легче становится, снова вроде как свежая кровь по жилам zastrujatshila. Я задумался. Получалось, что для того, чтобы мне становилось лучше, я, выходит, должен становиться хуже.

– Не надо так говорить с родной матерью, сын, – сказал мой папа. – Все же ты через нее в этот мир пришел.

– Да уж, – говорю, – тоже мне мир – griaznyi и podlyi. – После чего я плотно закрыл глаза, будто бы мне больно, и сказал: – Теперь уходите. Насчет возвращения я подумаю. Но теперь все должно быть совсем по-другому.

– Конечно, сын, – сказал отец. – Все, как ты скажешь.

– И тогда уж сразу договоримся, кто в доме главный.

– Уу-хуу-хуу, – опять взвыла мать.

– Хорошо, сын, – сказал папа. – Все будет так, как ты захочешь. Только выздоравливай.

Когда они ушли, я полежал, думая о всяких разных vestshah, в голове проносились всякие разные картины, а потом пришла kisa-медсестричка, и когда она стала расправлять на моей кровати простыни, я спросил ее:

– Давно я здесь валяюсь?

– Что-нибудь неделю или около, – отвечает.

– И что со мной делали?