— Дойду, — жестко усмехнулся Михась. — Доползу. Уж хоть это-то смогу.
Он вспомнил тот двухсотверстный переход на заключительных испытаниях и будто воочию увидел, как ползут по вековому северному лесу его искалеченные друзья.
— Дойду, — еще раз твердо повторил он.
Потом, когда весь план был уточнен и утвержден, они еще долго сидели за столом. Анюта рассказывала Михасю о себе. Это незамысловатое повествование о простой жизни крестьянки в русской деревне, совсем не богатой событиями и страстями, зато сверх всякой меры переполненной непосильным каждодневным рабским трудом, голодом, болезнями и смертями, отозвалось в сердце дружинника из тайного Лесного Стана глухой тоской и пронзительным состраданием. Михась, всю жизнь окруженный заботой и вниманием, вначале — родителей, затем — учителей, соратников и командиров, не ведал, вернее, не испытал на себе, что такое унижение и борьба за кусок хлеба. Конечно, он выдерживал довольно длительные голодовки в походах и всевозможных испытаниях и работал, совершенствуя воинскую подготовку, никак не меньше любого крестьянина, но это было совсем не то и не так, как у Анюты. И Михасю, с младых лет честно и беззаветно выполнявшему свой воинский долг, которому, казалось бы, не в чем было себя упрекнуть, стало вдруг почему-то совестно перед этой девушкой за свою сытую и счастливую жизнь. И он еще острее почувствовал, что просто обязан спасти и защитить ее, пусть даже умереть самому, но спасти. Вернее, спасти прежде, чем умереть.
Они проговорили почти до полуночи, а затем Михась скомандовал:
— Ну что ж, Анютушка, отбой войскам! Завтра нам с рассветом необходимо начать выдвигаться на исходные позиции. Это ты у нас как птичка порхаешь, легко и быстро, а мне до деревни вашей дай Бог за день дойти, а то и в лесу заночевать придется. Да еще надо по дороге подходящий материал найти и все-таки лук со стрелами изготовить для подстраховки. Так что сейчас давай-ка спать.
Они легли. Михась — на своей лавке, Анюта — на полу, на тулупе отца Серафима. Естественно, девушка и не помышляла улечься в пустовавший в настоящее время гроб, служивший ложем монаху-отшельнику. Дружинник, утомленный не столько физическими усилиями, сколько душевными терзаниями сегодняшнего дня, заснул практически мгновенно. Михась с детства был приучен спать при любых обстоятельствах и при любом душевном состоянии, поскольку хороший отдых при наличии малейшей возможности — важнейший элемент подготовки к бою. Михась, как и любой дружинник, мог спать не только лежа или сидя, но и стоя, если таковая необходимость диктовалась обстоятельствами. И сейчас, улегшись на достаточно удобной лежанке, он заснул, как в былые времена, быстро, крепко и без сновидений.
Анюта же, несмотря на гораздо большую физическую усталость, чем у дружинника, долго не могла заснуть, тихонько ворочалась с боку на бок, переходя от ужасных воспоминаний к светлым и радостным мечтаниям. Она прислушивалась к спокойному и ровному дыханию спящего Михася и вся отдавалась этому доселе неведомому счастью: находиться рядом с любимым человеком, ощущать его близость. Ей захотелось вновь, как недавно на поляне, обнять дружинника, прижаться к нему, почувствовать тепло его тела. Она даже протянула было руку, чтобы коснуться его, но вдруг отдернула, будто обожглась. Анюта глубоко вздохнула, взглянула на освещенные огоньком лампадки иконы, мысленно прошептала молитву и наконец заснула глубоким спокойным сном.
Путешествие по лесу до села, в котором жила Анюта, стало для Михася настоящим кошмаром. Расстояние, которое он раньше пробежал бы за три-четыре часа, что называется, задом наперед на одной ноге, дружинник преодолевал почти сутки. Хотя месяц тому назад он едва смог пройти один круг по крохотной полянке, на которой стоял скит. Прорвемся! Михась ковылял не совсем налегке. Он прихватил с собой кое-что из скита. Прежде всего, конечно, любимый чухонский нож и еще материалы для лука.
Когда отец Серафим принес из леса косулю и Михась помогал монаху разделывать добычу, то он по какому-то наитию не стал выбрасывать жилы и кости, а сунул их в ближайший муравейник. Теперь трубчатые кости для наконечников стрел и жилы для обвязки лежали в тощей заплечной котомке дружинника, позаимствованной у Анюты. Оперение для стрел и конский волос для тетивы Анюта должна будет раздобыть позднее, на теткином подворье. А подходящий сук для лука и прутья для стрел Михась намеревался лично раздобыть в лесу. Анюта подробно описала ему маршрут до села, и дружинник знал, что по дороге ему встретится и молоденький соснячок, и ивняк по берегу речушки и возле болота, которые снабдят новоявленную боевую двойку всем необходимым материалом. И еще по дороге в лесу имеется небольшая горушка-бугорок, из которой торчат наружу слоистые каменные плиты. Если камень окажется подходящим, то Михась попытается изготовить из него наконечники для стрел в дополнение к костяным. Дружинник помнил, как он еще в малышовом отряде нехотя, ворча себе под нос, мол, зачем стараться, когда совсем рядом, за Забором, как иногда люди посвященные называли секретные мастерские Лесного Стана, куют прекрасные вещи, осваивал искусство древних охотников изготавливать из кости и камня наконечники для стрел, копий и даже топоры. Они получались у него кривые, косые и мало пригодные. А вот его закадычный друг Желток, любитель всевозможных ремесел и поделок, изготавливал прекрасное оружие, которым можно было бы, наверное, убить и легендарного слона с длинной шерстью, который, по преданиям, давным-давно водился в их краях.
Михась вздохнул, поправил котомку, утер рукавом обильный пот со лба. Эх, если бы рядом были его друзья! Где же они теперь, живы ли? Дружинник сжал зубы, затряс головой. Рано думать о постороннем, ведь еще не пройдены намеченные пятьсот шагов, после которых можно позволить себе привал и досужие мысли. Он выступил в боевой поход и должен быть сосредоточен исключительно на поставленной задаче по уничтожению противника.
Отцу Серафиму они оставили берестяную записку, в которой Анюта сообщила монаху, что ушла в село, чтобы продолжить заботы о больном. Даже если бы грамотка попала в чужие руки, по ней невозможно было бы догадаться о существовании некоего раненого незнакомца. Скорее всего, посторонние подумали бы, что речь идет о заболевшем родственнике-односельчанине.
Наконец Михась прошел свои очередные полтысячи шагов и сел, вернее, почти упал на мох, так как садиться нормально, сгибая ноги в коленях, ему было все еще трудновато. Анюта, ушедшая, естественно, вперед, уже должна была добраться до села и начать работать на теткином подворье. Потом она изъявит желание пожить в своей разваливающейся избенке, подлатать строеньице. Идея вполне здравая, наверняка она встретит понимание со стороны родственников и односельчан и не вызовет лишних вопросов. Подросла девка, пора и о собственном хозяйстве заботиться да с теткиной шеи слезать. А еще Анюта должна будет взять себе собаку, благо на ее заброшенном дворе имелась старенькая конура, а по теткиным владениям бегало явно избыточное число шавок. В общем, переберется Анюта к вечеру в свой дом, притулившийся на самой околице, и будет ждать темноты. К ночи Михась добредет до опушки, найдет указанные девушкой ориентиры и засвистит голосом неведомой птахи. Сигнал этот, который дружинник озвучил, естественно, еще в ските, чтобы девушка его смогла опознать, когда услышит, будет означать, что он прибыл и ждет Анюту на краю леса. Девушка должна будет выйти из избы, разыскать дружинника и помочь ему преодолеть открытое пространство, достигнуть незамеченным ее двора. А там они уже приступят к осуществлению второй части плана операции: подготовке Анюты к неизбежной схватке с насильником.
Михась проснулся от холода. Старенький тулуп, который выдала ему Анюта, плохо помог против осенних утренних заморозков. Михась ночевал в сарае, зарывшись в старую-престарую солому, поскольку в избенку к Анюте на «новоселье» пришли вечером родственники и соседи и затеяли скромное нешумное застолье. Михась поднялся, подошел к воротам сарая, сквозь многочисленные щели осмотрел окрестности. Вокруг Анютиного подворья, стоящего на околице, немного в стороне от села, не было ни души. Сама она, вероятно, уже ушла работать к тетке. Михась по договоренности с Анютой должен был утром незаметно перебраться в избу, где на столе его ждал завтрак и было не в пример теплее, поскольку с вечера топилась печь. Но дружинник сначала провел, как уж мог, разминку, во-первых, чтобы согреться, во-вторых, он не собирался, естественно, всю жизнь оставаться немощным инвалидом, а, наоборот, готовился как можно раньше вернуться в строй. Только вот это самое «как можно раньше», увы, составит не меньше двух-трех месяцев.
Ну что ж, так или иначе, но сегодня они с Анютой приступят к осуществлению второй части своего плана. А еще Михасю нужно было соорудить на дворе у девушки надежное укрытие, такое, где его, в случае возможного обыска, и с собаками не сыщешь. У дружинника, естественно, имелось четкое представление, как это сделать. Он выроет яму-схрон под собачьей конурой, в которую можно будет юркнуть, отодвинув эту самую конуру, а потом надвинуть ее на себя. К конуре снизу он приделает дощатый пол, отсутствующий у обычных собачьих будок, и Анютина собака сможет спокойно сидеть в этой самой конуре, прикрывая собой дружинника. Через щели в полу он вполне сможет дышать. Понятно, что приведенные на двор для розысков чужие собаки, идя по его следу, будут на конуру бросаться и гавкать, но, естественно, их оттащат и накажут. Нечего, мол, на хозяйского пса задираться, лучше постороннего человека вынюхивайте!
Днем Михась, конечно же, яму копать не стал. Он, проковыляв через двор, кинул псу, сидящему возле будки, заранее припасенную кость и скрылся в избе. Пес благодарно завилял хвостом, ибо еще вчера Анюта приводила его в сарай, к Михасю, чтобы познакомить. Там он получил из рук дружинника первую подачку и остался вполне доволен новым знакомством.
Михась сидел в теплой избенке, которая была ненамного больше лесного скита, грел руки о горшочек с кашей, который он вынул из печи, прихлебывал молочко из кринки и, размышляя, машинально глядел в крохотное оконце, затянутое мутным бычьим пузырем, через который едва пробивался тусклый свет и было абсолютно ничего не видно. Поэтому без собаки во дворе никак не обойтись, ведь приближение опасности или просто нежелательных гостей, находясь в избе, заметить совершенно невозможно. Услышав лай собаки, означавший приход незнакомцев, можно успеть выскользнуть из избенки и укрыться в огороде, сарае или в будущем схроне под будкой.
Итак, уже сегодня вечером он должен будет начать готовить Анюту к предстоящему бою. Другого реального способа защитить девушку у раненого дружинника просто не было. Конечно, Михась не собирался учить Анюту каким-то сложным вещам, например китайской борьбе. Для овладения этой борьбой требовались многолетние тренировки, и она была почти непригодна для реального боя. Михась и сам-то применял ее крайне редко, в основном в учебных поединках, когда хотел выпендриться, и еще в очень специальных ситуациях, на ровном полу и большом пространстве, когда необходимо было поразить противника не только в прямом, но и в переносном смысле. Недаром сержант Ее Величества флагманской морской пехоты Парке, старый вояка, прошедший полусотню абордажей, увидев, как Михась валит при помощи вычурных приемов моряков с «Посейдона» в портовом кабаке, сказал про эту самую борьбу: «Спектакль, достойный придворных шутов!» Точечные прицельные удары, наносимые в гортань, висок или переносицу, которые часто и весьма эффективно использовали особники, также невозможно было освоить за неделю. Поэтому Михась еще раз мысленно прокрутил в голове весь знакомый ему обширный арсенал рукопашного боя без оружия и остановился на одной наиболее подходящей связке, которую Анюта вполне могла под его руководством освоить и успешно применить.
Анюта пришла под вечер. Конечно же, она устала, но, увидев в своей избенке Михася, прилегшего на скамью и поднявшегося ей навстречу, заулыбалась, расцвела и почувствовала прилив огромного и светлого счастья, не испытанного прежде. Единственное, что огорчало сейчас девушку, так это прикрытый платком поврежденный глаз, синяк-вокруг которого расплывался все более безобразным желто-фиолетовым пятном. Но Михась же сказал ей еще позавчера, что она очень красивая! Эти слова дружинника третий день радостным эхом звучали в ее душе. И ведь он, все еще слабый, страдающий от ран, предпринял тяжелейший переход с единственной целью ее спасти. Совсем как сказочный витязь, о котором ей в детстве рассказывали перед сном бабушка и мать.
Анюта огорчилась, увидев, что дружинник съел не всю кашу, приготовленную ею с утра, и выпил не все молоко, и вслух попеняла ему за это, но в глубине души ощутила огромную радость, когда услышала в ответ, что он оставил еду ей, чтобы она смогла, придя с работ, поужинать и сразу приступить к упражнениям. В сумерках они прошли в сарай, где на утоптанном полу, покрытом тонким слоем старой соломы, должны были начаться тренировки. Анюта зажгла две принесенные с собой лучины, воткнула их прямо в щели между досками в стенах сарая, поставила под каждой лучиной, как и положено, глиняную плошечку с водой, чтобы избежать пожара, если отломившийся уголек упадет вниз.